Когда мы приземлились, я проверил почту и узнал, что выбрали правду-матку. В самом начале передачи показали, как Хилтон уходит, а потом кадр обрывался рекламной паузой прямо перед моим сюжетом. После эфира продюсеры и ведущие выразили одобрение. Я ушел из студии довольным.
Я поехал домой поспать несколько часов. Когда я проснулся, сюжет был повсюду. Каждое издание на Земле сообщило об этом. Я нашел в Интернете выпуск передачи «The View», в которой Джой Бехар назвала меня «грубым». У меня сердце упало.
Каким бы это ни было абсурдом, это поставило передо мной несколько вопросов касательно моей политики сострадания. Допустил ли я серьезное нарушение? В конце концов, я знал о вероятности того, что после моего вопроса Хилтон может встать и уйти. Я даже в каком-то смысле надеялся, что это произойдет. Но был ли я по-настоящему груб с ней? Я пытался ободрить себя мыслью, что она все-таки общественная личность, и вопрос о том, прошло ли ее время, все равно обсуждался в блогах. Я всего лишь спросил ее о том, что уже появилось в средствах массовой информации. Конечно, мне не удалось полностью убедить себя этими аргументами.
И здесь на поверхность всплыл более важный вопрос: совместима ли журналистика (а по большому счету, это касалось любой профессии с высокими ставками) с метта? Моя работа вынуждала меня задавать провокационные вопросы, «завести курок», как мы это называем, и часто это было не очень мило.
Этот вопрос несовместимости стоял на грани. Он мог выскочить в виде профессиональной нештатной ситуации. После всей моей болтовни о том, как буддизм помогает держать себя в руках, какие замечательные сверхспособности дает медитация и бла-бла-бла, я мог сесть на собственную петарду. Я был на грани какой-то фатальной ошибки, и эта ситуация требовала радикальных решений.
Электронное письмо пришло, когда я качался на волнах звуков ситара в украшенном и приятно освещенном холле отеля «Интерконтиненталь» в Нью-Дели. Был 2010 год, и я снимал репортаж в Индии о недобросовестной кустарной медицине.
Тем временем в нашем офисе происходили очередные катаклизмы. После нескольких месяцев разгоряченных прений «кто же заменит Дэвида Уэстина» мы в конце концов получили официальное объявление от директора АВС. Моего нового начальника звали Бен Шервуд.
У нас с ним была история. Именно Бен сидел в качестве исполнительного директора в студии «Доброе утро, Америка» в день, когда со мной случился первый приступ паники. Бен тогда очень меня поддержал, он сразу заговорил в моем наушнике и спросил, все ли в порядке. И вот я смотрел на экран телефона и пытался понять, что эта новость значит для меня. Мы с Беном всегда были в хороших отношениях, говорил я себе. Хотя с некоторой долей смущения я припомнил несколько моментов, когда я огрызался на него, когда у меня была такая склонность. Один раз он попросил меня сделать прямой эфир о последствиях урагана Катрина и держать в руке ком грязи с мокрой улицы Нового Орлеана, чтобы дать зрителям представление о результатах катастрофы. Я был усталым и раздражительным после нескольких дней круглосуточной работы и, в общем, сказал ему идти подальше. В итоге я, конечно, все равно держал в руке грязь.
Бен представлял собой редкий вид из красной книги теленовостей, и в смысле породы, и в смысле личности. Выпускник Гарварда, лауреат стипендии Родса и глава нескольких подразделений АВС и NBC News. В свободное время он занимался писательством. У него на счету были уже три бестселлера – одна документальная книга и два романа. Одна из его книг легла в основу фильма «Двойная жизнь Чарли Сан-Клауда» с любимчиком девочек-подростков Заком Эфроном. Бен был очень высоким, энергичным и способным как на серьезность, так и на саркастическую искренность.
Я сидел в индийском отеле, переваривал новости и еще не знал, что назначение Бена спровоцирует один из самых сильных профессиональных кризисов в моей карьере.
* * *
Бен начал работать через несколько недель. Поначалу наши отношения были очень хорошими. Он присылал мне ободряющие электронные письма. Например, ему понравилаь моя шутка в конце одного из будничных выпусков «Доброе утро, Америка». После истории о молодом мужчине, которого принудили лететь из Чикаго во Флориду стоя, потому что он был слишком высоким, чтобы сесть в кресло, я сказал: «Я никогда не сталкивался с такой проблемой». Бен прислал короткое письмо, в котором признался, что долго смеялся.
Затем, когда на встрече с избирателями конгрессмена Габриэль Гиффордс чуть не убил психически неуравновешенный вооруженный парень, которого недавно отчислили из колледжа, Бен в числе первых послал меня в Аризону. Через несколько дней он сам мне позвонил и дал подробный и позитивный анализ моей работы. Конкретно ему понравилось, как я иногда в кадре опускаю взгляд и делаю паузу для драматического эффекта. А я и понятия не имел, что делаю так.
Бен был одним из самых активных руководителей, которых я знал. Он лично присутствовал на телеконференциях каждое утро. Его выступления были мастер-классом продюсирования: он критиковал и одобрял нашу работу, изображал нас и приводил в пример отдельные кадры из репортажей. Телеконференции, которые раньше были обычной рутиной с обсуждением планов на день, стали полезными.
Его письма, такие взывающие и эмоциональные, появлялись в моем почтовом ящике, так же, как и у всех, в любое время суток. Этот человек, кажется, совсем не спал. Он смотрел каждую минуту нашего эфира, и ничто не ускользало от его внимания. Однажды я сделал репортаж для «Мировых новостей» про недавнее голосование, согласно которому самые крупные протестантские церкви теряли прихожан. Я не смог посвятить много времени и сил этому сюжету. Как только репортаж вышел в эфир, я получил письмо от Бена, он писал, что текст был плоским и скучным. Он был прав, и мне нечем было защищаться. Иметь начальника, который знает твою работу не хуже тебя, немного страшно, но одновременно это придает силы. Он давал всем понять: никто больше не сможет работать вполсилы.
Глядя на перемену сил во всем нашем департаменте новостей, я решил – не буду ни давить на него, ни лезть из кожи вон, чтобы впечатлить его. Я не прилагал никаких дополнительных сил для того, чтобы сделать специальные репортажи, которые зацепят его, и не навязывался на личные встречи. Мотивы такого поведения были мне не ясны. Может быть, я думал, что это будет некрасиво. Я же теперь человек, который общается с Далай-ламой и разнообразными Джю-Бу, поэтому негоже так стараться ради карьеры, правда? Более того, я знал, что подхалимство в этом случае не будет эффективным. Я понимал, что он знает меня и мое прошлое, поэтому все будет в порядке. Ведь я уже пережил подобные землетрясению события – смерть Питера, увольнение Чарли и многое другое. Я всегда выходил сухим из воды, а иногда даже извлекал выгоду. Но сочетание моего старого высокомерия и новой пассивности оказалось неудачным.
Очень быстро моя стратегия – или отсутствие таковой – стала приносить плохие результаты. Когда в Египте начались массовые акции протеста против диктатора Хосни Мубарака, Бен все там заполонил съемочными группами. Раньше я был бы первым, кого назначили на такого рода задания, но в этот раз я не получил ни одного звонка. Вместо этого я со своего неудобного дивана смотрел, как Терри Моран и Дэвид Мьюир, среди прочих, рассказывают о том, что происходит. Старый я сразу закатил бы истерику, гневно звонил начальству и жаловаться. Но новый метта-медитирующий я подумал, что такое поведение – не сострадательно и может навредить кому-нибудь из моих коллег.
Пытаясь разобраться с этим вопросом, я загонял ситуацию в угол. Когда настоящее, не метафорическое, землетрясение и цунами ударили по Японии, Бен послал туда Дэвида и Билла Вейра. Я сидел дома на диване с Бьянкой, мы смотрели фильм ужасов, но я был поглощен собственной драмой. Моя жена заливалась слезами, она по-настоящему сочувствовала в ответ на страдания других людей, а в это время новообращенный проповедник сострадания варился в соке жалости к себе и кипел от возмущения.
* * *
Вскоре после появления Бена я неохотно поехал в центр Массачусетса на ретрит метта. Несколько месяцев ранее меня пригласила туда Шарон Салзберг, одна из Джю-Бу старой школы и мой новый друг. Она написала книгу «Любовь и добро», обложку которой я прятал в самолетах. Это было милым жестом, поэтому я принял ее приглашение, но с учетом всего, что происходило у меня на работе, я был не совсем в подходящим настроении. И все же я провел четыре часа за рулем, чтобы потом еще три дня усиленно посылать хорошие флюиды.
По крайней мере, место было очень красивым. Шарон, Джозеф и еще один Джю-Бу по имени Джек Корнфилд, в 1976 году основали ОМИ (Общество Медитации Инсайта, называемое в шутку «О, Моя Истерика»). Они вместе насобирали 150 тысяч долларов на покупку огромного здания из красного кирпича на 100 комнат, которое раньше было католическим монастырем. Они превратили часовню в зал для медитаций, но при этом оставили витражи с Иисусом. Остальная часть задния была уставлена растениями в горшках, большими камнями и старинными буддистскими артефактами. Все это напоминало мне время, когда я в детстве приходил домой к друзьям, у которых были прогрессивные родители.
