Вторым пунктом было качество передач «Доброе утро, Америка». Слишком часто, говорил он, ведущие начинают шутить на границе глупости. Я должен был взять это в свои руки. «Я хочу, чтобы Вы стали руководить», – сказал он. Я попытался возразить, что не хочу командовать или доминировать. Бен, который прекрасно знал, что я медитирую, внимательно посмотрел мне в глаза и сказал наполовину шутливым тоном: «Перестаньте пребывать в дзене».
В считаные минуты он вытащил на поверхность и идеально точно выразил мои ошибки. Нацепив маску хорошего йога, я стал слишком пассивным и уступчивым и этим подставил под угрозу карьеру, ради которой работал много лет. Мой отец боялся именно этого – я перестал быть эффективным. Столкнувшись с этой проблемой, я должен был засучить рукава и взяться за работу, но вместо этого я спрятался под одеялом. Возможно, я перепутал гармонию с мягкотелостью.
Это было одним из самых сложных и самых полезных профессиональных совещаний в моей карьере. В нем было столько суровой правды, сколько я не помню с тех пор, как мой начальник в Бостоне сказал мне, что я вредный. Только теперь проблема была диаметрально противоположной.
* * *
По счастливой случайности в тот же вечер у меня была назначена встреча с Марком Эпштейном. В такси по дороге в центр города я позвонил Бьянке и рассказал ей, как все прошло. «Он прав», – ответила она. Это было неудивительно, поскольку Бен, в принципе, повторил то, в чем она пыталась убедить меня все это время. «Это хорошо. Теперь ты, по крайней мере, знаешь, что делать».
Мы с Марком встретились в аляповатом японском ресторане под названием «Линия кисти», где подавали только дегустационное меню, а у официантов был очень важный вид. Сделав заказ, я принялся рассказывать Марку о том, что произошло в кабинете Бена. Он ответил весьма емкой фразой: «Спрячь свой дзен».
– Люди могут начать использовать тебя, если распознают твой дзен, – сказал он. – Есть определенный тип коллективной агрессии, который направлен против спокойствия – в таком случае дзен может обернуться слабостью. Если ты будешь демонстрировать пассивность, люди не будут воспринимать тебя всерьез. Поэтому я думаю, важно спрятать дзен и внушить окружающим, что собираешься конкурировать с ними.
Но я привык к своей репутации «дзен-парня».
– Я не хочу быть сволочью на работе.
– Нет, – сказал он. – В словах Бена есть подвох. Я уверен, что можно справляться с работой, и не быть сволочью. Думаю, ты мог бы принимать вид дерзкого парня, но внутри сохранять спокойствие.
Марк сказал, что я наткнулся на несколько обычных «подводных камней». Часто люди ошибочно понимают дхарму как призыв к смирению. Некоторые из пациентов Марка даже переставали говорить «я» или отказывались испытывать оргазм во время секса. Он припомнил истории из своей молодости, когда они с приятелями приходил в ресторан, и никто из них не отваживался сделать заказ. Они не хотели выражать личное отношение, словно это было недостаточно по-буддистски. Другим подводным камнем было отстранение. Я думал, что осознанно подхожу к разочарованию от того, что не занимаюсь крупными репортажами, но на самом деле я просто ставил стену, чтобы отгородиться от злости или страха. Последним камнем была привязка к отрицанию: периодическое желание сказать: «А, будь, что будет, все равно ничто не вечно».
В этот момент к нам подошел официант с длинным списком еды, которая должна была появиться перед нами. «Следующим блюдом будет копченый унаги, то есть пресноводный угорь…»
Пока он разглагольствовал про кабачки и «крупные прозрачные пластинки дайкона», до меня дошла причина моих ошибок. Мусульмане-суфии говорят так: «Славь Аллаха, но не забывай привязать своего верблюда». Другими словами, пытаться смотреть на мир шире – это хорошо, а быть рохлей – плохо. Джозеф часто рассказывал историю о своем первом учителе медитации, индусе по имени Муниндра, который советовал всем своим ученикам делать все «легко и просто». Однажды Джозеф встретил Муниндру на рынке. Тот яростно торговался. Когда ему показали на это явное противоречие собственному правилу, он ответил: «Я говорил о простоте, а не о простаках».
Когда официант ушел, я сказал: «Вообще-то это довольно унизительно».
Марк, будучи прирожденным дипломатом, ответил: «Думаю, это как революция в собственном понимании идеи, переход на новый уровень. Это одухотворяет».
– Да, да. Потому что когда все хорошо и ты осознаешь все вокруг, это слишком легко.
– Слишком легко! Да, это настоящий парадокс.
В этом парадоксе я застрял на несколько лет. Я пытался поймать баланс между буддистскими принципами и собственной выгодой. Я пришел к выводу, что потратил на этот вопрос довольно много времени и будет обидно так и не найти на него ответ. Я чувствовал горечь, и я пропустил мимо ушей то, что пытался сказать мне Марк. Его совет был простым и действенным, но я был слишком озабочен, чтобы услышать его.
* * *
На работе дела стали налаживаться. В самом начале списка важных дел, которые я хранил на экране своего телефона, я написал инструкции от Бена: «АКТИВИЗИРОВАТЬСЯ» и «РУКОВОДИТЬ». Я никогда не умел писать слоганы такого рода – предпочитал более развернутые девизы – но эти восклицания вываливались на меня каждый раз, когда я открывал список дел, и помогали собраться.
Теперь я отвечал «да» на каждое предложение, каким бы мелким оно не было. Точно так же я поступал, когда был вечно готовым к бою репортером. В итоге я перешел в режим семидневной рабочей недели, но это того стоило, потому что Бен сразу это заметил.
Письма от него стали приходить уже через каких-то три дня после нашей встречи. Первое из них касалось моего сюжета в «Доброе утро, Америка» про обвинения против британской газетной империи Руперта Мердока, которая якобы прослушивала телефонные разговоры:
Разрастающийся скандал…
Очень ловко, Дэн.
Рад видеть тебя в «Доброе утро, Америка» (и где угодно после нашего разговора:)
Я сделал репортаж об аресте «убийц по объявлению», которые предположительно выслеживали жертв через частные объявления в Интернете. Я выходил в эфир из больницы в Статен-Айленд, откуда эвакуировали всех пациентов из-за урагана «Айрин». Я снял сюжет об обвинениях в педофилии легендарного тренера Джо Патерно, при этом прямо перед камерой в меня брызнули газовым баллончиком на студенческой забастовке.
Как любой хороший руководитель, Бен вознаграждал каждую заслугу. Он смаковал все мелкие детали – «мелизмы»[49], как он называл их. Когда он высказал свое одобрение на телеконференции, мое сердце подпрыгнуло выше, чем я мог себе позволить.
Я вернулся к привычке находить и развивать темы для специальных репортажей, – я совершенно забросил это дело во время своей профессиональной летаргии. Я выследил на улице директора табачной компании Филипа Морриса и задал ему вопрос о продаже сигарет детям в Индонезии. Я рассказал о женщинах, крадущих у своих детей Адералл[50]. Я расследовал дело об аферистах. Мошенники звонили людям, которые незаконно покупали через Интернет запрещенные лекарства, и притворялись агентами Управления по борьбе с наркотиками. Они грозили уголовной ответственностью, а затем требовали взятку, чтобы «закрыть дело».
Но моим любимым стал репортаж, ради которого я два дня провел в одиночной камере. Это был фокус для привлечения внимания к общественному спору о том, является ли такое заключение пыткой. Продюсеры уговорили представителей тюрьмы в Денвере продержать меня два дня в камере и снять это на видео. Мне пришлось вынести смертельную скуку, ужасную еду, клаустрофобию и непрерывные крики из других камер – некоторые заключенные переживали нервные срывы. В первое утро я проснулся от животных воплей человека изкоторый сидел в камере этажом ниже. Они не прекращались несколько часов подряд. Другие люди кричали просто, чтобы избавиться от стресса. Буйный заключенный из соседней камеры видел наших операторов и долго кричал в пустоту: «Эй, они делают фильм! Пусть они поцелуют меня в **** и сделают из этого любовную историю!» В последний день моего заключения, когда я шел в душ (к счастью, в одиночных камерах есть одиночный душ), мой несносный сосед выкрикнул: «Приятель, тебе нужны тапочки. Ты подхватишь гингивит!» Сюжет вышел на экран, и Бену он очень понравился.
Время, проведенное в одиночной камере, стало неприятным напоминанием о границах возможности медитации – или, по крайней мере, границах моих возможностей. Я надеялся, что смогу медитировать все время, что пробуду там, но мне мешали крики, объективы камер и постоянные взгляды охранников. Что еще хуже, когда я пытался медитировать, мой сосед, который даже не мог видеть, чем я занимаюсь, начинал зловеще кричать песню «Кармический хамелеон».
