перетерпеть все напасти судьбы и обеспечила его существование вплоть до наших дней.
Вклад левитов в окончательную победу Моисеевой религии над Яхве установить не удается. В свое время, когда в Кадеше был достигнут компромисс, они, еще хранившие живые воспоминания о своем господине, последователями и соотечественниками которого были, выступили на стороне Моисея. В прошедшие с тех пор столетия левиты слились с народом или со жречеством, а главной функцией священников стали разработка ритуалов, контроль за их соблюдением и, кроме того, хранение священных записей и обработка их согласно своим целям. Но разве по сути своей все эти жертвоприношения и культовые обряды не были всего лишь магией и колдовством, безоговорочно отвергнутыми старым учением Моисея? И тут из гущи народа больше не прерывающейся чередой стали выдвигаться яркие личности, уже не связанные с Моисеем своим происхождением, увлеченные, однако, грандиозной и могучей традицией, которая постепенно крепла во мраке. И именно эти мужи-пророки стали неустанно провозглашать старую доктрину Моисея о божестве, отринувшем жертвоприношения и старые ритуалы и требующем только верить в него и жить по истине и справедливости («Маат»). Труды пророков имели долговременный эффект: поучения, с помощью которых они воссоздавали веру, стали непреходящим содержанием иудейской религии. Еврейскому народу делает честь то, что он сумел сохранить эту традицию и выдвинуть персон, чьи голоса громко озвучили ее, хотя импульсы к ней исходили от великого чужестранца.
Что касается этого описания, я не чувствовал бы себя уверенно, если бы не мог опереться на мнение других, профессиональных, исследователей, видящих роль Моисея в истории иудаизма в сходном ракурсе, хотя они и не признают его египетское происхождение. Так, например, Зеллин говорит: «Итак, перед нами подлинная религия Моисея, вера в единого нравственного бога, которую он провозглашал и которую нужно впредь представлять как достояние небольшой части народа. С самого начала мы не вправе были рассчитывать увидеть ее в качестве официального культа, в виде религии жрецов, в форме верования народа. Поначалу мы могли рассчитывать только на то, что то тут, то там станут вспыхивать искорки духовного огня, когда-то разожженного им, на то, что его идеи не умерли, а будут в разных местах и исподволь влиять на веру и нравы, пока однажды (раньше или позже) под воздействием особых переживаний или духовной силы особо увлеченных ею личностей не усилятся вновь и не обретут влияния на широкие народные массы. Под этим углом зрения следует с самого начала рассматривать всю историю древней израильской религии. Тот, кто захотел бы по религии, как она предстает перед нами на основании исторических данных о жизни народа в первые пять веков его пребывания в Ханаане, реконструировать религию Моисея, допустил бы грубую методологическую ошибку» [86]. И еще точнее Вольц. Он думает, что «возвышающееся до небес детище Моисея сначала было понято и принято плохо, да и то немногими, пока, утверждаясь в течение веков все больше и больше, не обрело в лице великих пророков равных ему по духу, которые продолжили дело одиночки» [87].
Тем самым я вроде бы достиг завершения своей работы, которая, собственно говоря, должна была реализовать одну цель: включить образ египтянина Моисея в контекст еврейской истории. Изложим полученный нами результат в виде самого краткого резюме: к известной двойственности этой истории – два племени, которые встретились для образования нации, два царства, на которые последняя распалась, два образа бога в первоисточниках Библии – мы добавили два новых факта: два основания религии (первое было глубоко оттеснено вторым, а позднее все же вышло победоносно из-за спины второго на свет), два вероучителя, оба называемых одним и тем же именем Моисей, а их личности нам приходится отделять друг от друга. И все эти двойственности являются неизбежным следствием первой – того факта, что одна составная часть народа обладала переживаниями, оцениваемыми как травматические и очень далекие от чувств второй части. Помимо этого, еще очень многое требует изучения, объяснения и обоснования. Лишь завершение этой работы сможет оправдать, собственно говоря, наш интерес к чисто историческому исследованию. В чем состоит подлинная природа традиции и на чем основывается ее своеобразная власть, почему непозволительно отрицать личное влияние отдельных великих людей на всемирную историю, какое совершится кощунство по отношению к великолепному разнообразию человеческой жизни, если станут признавать только мотивы, основывающиеся на материальных потребностях, из каких источников некоторые, в первую очередь религиозные, идеи черпают энергию для покорения людей, да и народов – изучить все это на специфических случаях из еврейской истории было бы очень заманчиво. Подобное продолжение моей работы добавилось бы к исследованиям, которые 25 лет назад я включил в «Тотем и табу», но у меня уже не хватает на это сил.
III. Моисей, его народ и монотеизм
Первая часть
Предварительное замечание I
До марта 1938 г.
С решимостью человека, которому терять нечего или мало чего, я во второй раз собираюсь нарушить хорошо обоснованное и твердое намерение и добавить к двум статьям о Моисее в «Imago» (Bd. XXIII, Hf. 1 и 3) третью – и последнюю – часть. Тогда я закончил их заверением, что, как мне известно, моих сил недостало бы для этого, имея в виду, естественно, ослабление моих творческих способностей, что усугубляется в преклонном возрасте [88], но имел в виду и другие препоны.
Мы живем в весьма примечательное время и с удивлением обнаруживаем, что прогресс вступил в союз с варварством. В Советской России вознамерились привести к гораздо лучшим формам жизни около 100 миллионов человек, удерживаемых в угнетенном состоянии. Довольно рискованно было лишить их «опиума» религии и достаточно мудро предоставить им разумную меру сексуальной свободы, при всем том подвергая их жесточайшему принуждению и лишая всяческих возможностей мыслить свободно. С похожей жестокостью приучают к порядку и чувству ответственности итальянский народ. Ощущаешь как будто облегчение от обременительной заботы, когда на примере немецкого народа видишь, что возврат к почти доисторическому варварству может происходить и сам по себе, без опоры на какую-либо прогрессивную идею. По крайней мере, дело складывается так, что сегодня хранителями культурного прогресса стали консервативные демократии и что, как ни странно, именно институт католической церкви противостоит в качестве мощной защиты от расширения подобных угроз культуре. И это та самая церковь, которая доселе являлась непримиримым противником свободомыслия и прогресса в постижении истины!
Мы живем в данном случае в католической стране под защитой этой церкви, не зная, как долго она продержится. Но пока она сохраняется, мы, естественно, остерегаемся делать хоть что-то, способное пробудить ее враждебность. Это не трусость, а осмотрительность. Новый враг, которому мы не хотим стать прислужниками, опаснее
