богом; все, что рассказывают о других богах, является надувательством и ложью. Крайне непримиримо он выступает против искушений магического мышления и отвергает особенно ценимую египтянами иллюзию жизни после смерти. С помощью удивительного предвосхищения более позднего научного воззрения он признает солнечное излучение источником всей жизни на Земле и восхваляет его в качестве символа своего бога. Он гордится своей радостью от созидания и жизнью согласно Маат (истине и справедливости).
Это первый и, вероятно, наиболее чистый случай монотеистической религии в истории человечества; более глубокое проникновение в исторические и психические условия его возникновения имело бы неоценимое значение. Однако этому помешало то, что до нас дошло не слишком много сведений о религии Атона. Уже при слабых преемниках Эхнатона рухнуло все им созданное. Месть гонимых им жрецов обрушилась теперь на память о нем, религия Атона была упразднена, а резиденция фараона, заклейменного в качестве богохульника, – разрушена и разграблена. Около 1350 г. до н. э. XVIII династия вымерла. После некоторого периода анархии полководец Харемхаб, правивший до 1315 г., восстановил порядок. Реформы Эхнатона оказались эпизодом, обреченным на забвение.
В общем и целом все это было установлено историей; теперь же перейдем к нашему, состоящему из гипотез продолжению. Среди приближенных Эхнатона находился человек, которого, вероятно, звали Тотмесом, как и многих других в те времена [89], – впрочем, имя мало что значит, разве только то, что вторая составная часть оказалась «-мозе». Этот человек занимал видное положение и был убежденным приверженцем религии Атона, но в противоположность мечтательному правителю был энергичным и пылким мужчиной. Кончина Эхнатона и крушение его религии означали для него утрату всех надежд. Продолжать жить в Египте он мог только в качестве парии или богоотступника. Видимо, в качестве наместника пограничной провинции он имел дело с племенами семитских народов, переселившихся туда несколько поколений назад. Глубоко разочарованный и практически одинокий, он потянулся к этим чужеземцам в надежде восполнить свои утраты. Их он выбрал своим народом, с их помощью попытался осуществить свои идеалы. В сопровождении свиты он покинул вместе с ними Египет, освятил их отличительным знаком обрезания, познакомил с догматами атоновской религии, только что отвергнутой египтянами. Возможно, предписания, которыми этот человек – Моисей – наделил своих евреев, были суровее предписаний его повелителя и наставника Эхнатона; похоже на то, что он отказался от опоры на культ бога Солнца из города Она, за который еще держался фараон.
Временем Исхода из Египта мы должны считать период междуцарствия после 1350 г. до н. э. Последующий временной отрезок вплоть до захвата Ханаана особенно неясен. Из сумрака, который оставило здесь или, вернее, создало библейское повествование, историческое описание наших дней сумело извлечь два факта. Первый, обнаруженный Э. Зеллином: даже по свидетельству Библии, строптивые и непокорные по отношению к своему законодателю и вождю евреи в один прекрасный день взбунтовались, убили его самого и отвергли, как ранее египтяне, навязанную им религию Атона. Второй, выявленный Эд. Мейером: эти вернувшиеся из Египта евреи позднее объединились с другими близкородственными племенами в землях между Палестиной, Синайским полуостровом и Аравией, и там, в богатой источниками местности Кадеш под влиянием арабских мадианитян они приняли новую религию, состоящую в почитании бога вулканов Яхве. Вскоре после этого они сумели завоевать Ханаан.
Отношения двух этих событий по времени между собой и с Исходом из Египта весьма туманные. Ближайшую историческую точку отсчета предлагает стела фараона Мернептаха (до 1215 г.), которая в сообщении о военных походах в Сирию и Палестину упоминает среди побежденных «Израиль». Если датировку этой стелы принять за terminus ad quem [конечный пункт – лат.], то для Исхода в целом остается около столетия (от 1350 до 1215 г.). Но вполне возможно, что название «Израиль» еще не относится к тем племенам, за судьбой которых мы следим, и что на самом деле мы располагаем бóльшим промежутком времени. Конечно, расселение позднее появившегося еврейского народа в Ханаане не было быстро завершившимся завоеванием, а процессом, осуществлявшимся поэтапно и затянувшимся на долгие годы. Отвлекаясь от ограничений времени, налагаемых стелой Мернептаха, мы можем считать жизнь одного поколения (30 лет) эпохой Моисея [90]. Но в таком случае могло пройти по меньшей мере два поколения, а вероятно, и больше, до объединения племен в Кадеше [91], а промежуток между Кадешем и вторжением в Ханаан должен был оказаться еще короче. Если у еврейской традиции, как продемонстрировано в предыдущем очерке, были серьезные основания сокращать интервал между Исходом и учреждением религии в Кадеше, то наше описание событий заинтересовано в противоположном.
Но все это – лишь беллетристика, попытка заполнить пробелы в нашем знании истории, отчасти повторение второго очерка в «Imago». Наше же внимание сосредоточено на судьбе Моисея и его учения, которому восстание евреев лишь по видимости положило конец. Из сообщения Яхвиста, написанного около 1000 года, но, определенно, опирающегося на более ранние записи, мы узнали, что одновременно с соединением племен и установлением религии в Кадеше имел место компромисс, в котором две его стороны еще хорошо различимы. Одному из партнеров важно было только отвергнуть новизну и иноземное происхождение бога Яхве и укрепить его притязания на преданность народа. Другой же партнер не хотел расстаться с дорогими ему воспоминаниями о своем освободителе из египетского плена, о грандиозной фигуре вождя Моисея. А в новое описание предыстории ему удалось включить как этот факт, так и самого вождя, сохранить по крайней мере внешний признак Моисеевой религии – обрезание – и, вероятно, добиться определенных ограничений в употреблении имени нового бога. Мы уже отмечали, что представляли эти требования потомки слуг Моисеевых – левиты, только несколькими поколениями отделенные от современников и соотечественников Моисея и еще связанные с его деяниями живыми воспоминаниями. Художественно разукрашенные описания, которые мы относили к Яхвисту или к его более позднему конкуренту – Элохисту, напоминают надгробия, под которыми обрели вечный покой подлинные сведения о тех давних событиях, о природе Моисеевой религии и о насильственном устранении великого мужа, что сделало эти события недоступными для познания следующих поколений. И если мы правильно познали этот процесс, то и далее в нем не окажется ничего загадочного. Весьма вероятно, он мог означать окончательное завершение Моисеева периода в истории еврейского народа.
В таком случае удивительно, что все сложилось не так, что самое сильное воздействие подобных переживаний народа сказалось лишь гораздо позднее и, должно быть, постепенно, в течение целого ряда столетий оно проникало в реальность. Маловероятно, что по своему характеру Яхве сильно отличался от богов окрестных народов и племен, он, правда, соперничал с ними, как и сами народы боролись друг с другом,
