этом пишет в своей книге его сестра, Элизабет Ферстер-Ницше [179]). Блуждая вечером по сумрачному лесу, он испугался «леденящего кровь визга из расположенной неподалеку лечебницы для душевнобольных», а затем столкнулся лицом к лицу с егерем, черты лица которого «были дикими и почти неземными». Поднеся свисток к губам «в овраге, поросшем диким кустарником», егерь «издал столь пронзительный звук», что Ницше лишился чувств – и очнулся уже в «Пфорте». Ему все это приснилось в дурном сне. Важно, что в своем сне Ницше, который намеревался наяву поехать в Айслебен, город Лютера, обсуждал с егерем вопрос о том, как побывать в «Тойчентале» (
Teutschenthal, букв. Долине германцев. –
Ред.). Любой, кто не глух, не ошибется в верном истолковании этих звуков – перед нами пронзительный свист бога бури в ночном лесу.
383 Но разве один только филолог-классицист в Ницше побудил его именовать бога Дионисом, а не Вотаном? Или, возможно, всему виной судьбоносная встреча с Вагнером?
384 В своей книге «Рейх без земли» («Reich ohne Raum», впервые опубликована в 1919 году), Бруно Гетц [180] поделился причудливым видением, в котором ему открылась тайна грядущих событий в Германии. Я не могу вычеркнуть из памяти эту книжицу, ибо в те годы она произвела на меня впечатление достоверного прогноза погоды. Это видение предвосхищает конфликт между областью идей и реальной жизнью, между двойственной природой Вотана как бога бури и бога тайных размышлений. Вотан исчез, когда пали его дубы [181], и появился вновь, когда христианский Бог ослабел до такой степени, что не смог уберечь христианский мир от братоубийственной бойни. Святейший папа в Риме лишь бессильно оплакивал перед Господом участь grex segregatus [182], а одноглазый старый охотник на опушке германского леса смеялся и седлал Слейпнира [183].
385 Мы привыкли думать, будто современный мир разумен; в этом нас убеждают различные экономические, политические и психологические факторы. Но если забыть на мгновение, что мы живем в 1936 году от Рождества Христова, если, потеснив нашу благонамеренную, слишком человеческую рассудительность, возложить на Бога или богов – а не на человека – ответственность за текущие события, то мы сочли бы Вотана вполне подходящей кандидатурой. Более того, отважусь высказать еретическое предположение: непостижимая глубина характера Вотана объясняет национал-социализм лучше, нежели все указанные рациональные факторы в их совокупности. Конечно, каждый из этих факторов сам по себе объясняет отдельные признаки событий в нынешней Германии, но Вотан растолковывает все и сразу. Особенно полезно рассматривать его влияние с точки зрения общего помешательства – столь странного для любого, кроме самих немцев, что оно остается непонятным даже после продолжительных и тщательных размышлений.
386 Возможно, стоило бы охарактеризовать это общее явление как захваченность или одержимость (Ergriffenheit). Тут ведь подразумевается не только тот, кто одержим (Ergriffener), но и тот, кем он одержим (Ergreifer). Люди одержимы Вотаном; если не возникает желания обожествлять Гитлера – а такие попытки действительно были, – вот единственное, по-моему, внятное объяснение. Да, Вотан разделяет эту власть над людьми со своим кузеном Дионисом [184], но Дионис, похоже, подчинял себе главным образом женщин. Менады – своего рода древние женщины-штурмовики; по мифам, они и вправду были достаточно опасны для окружающих. Вотан же властвовал над берсерками, в каковых можно для простоты понимания видеть чернорубашечников при мифических правителях.
387 Ум, еще детский по уровню развития, мыслит богов метафизическими сущностями, которые наделены собственным бытием, или воспринимает их как шутливый или суеверный вымысел. В любом случае сопоставление Вотана redivivus [185] и той социальной, политической и психической бури, что сотрясает Германию, кажется мне допустимым – хотя бы в форме притчи. А поскольку боги, без сомнения, суть олицетворения психических сил, утверждать за ними метафизическое бытие значит в такой же степени интеллектуально фантазировать, как и полагать, что божеств вообще возможно придумать. Эти «психические силы» не имеют никакого отношения к сознанию, при всей нашей увлеченности идеей, что сознание и психика тождественны. Перед нами всего-навсего очередная интеллектуальная презумпция. «Психические силы» гораздо ближе к области бессознательного. Наша мания рациональных объяснений, очевидно, коренится в страхе перед метафизикой, поскольку последняя извечно враждебна своему собрату-разуму. Потому-то все то, что неожиданно всплывает из темной области бессознательного, трактуется либо как чуждое, пришедшее извне и, следовательно, реальное, либо как галлюцинация, то есть как нереальное. Мысль о том, что то, что не приходит извне, может быть реальным и подлинным, почему-то едва ли посещает современного человека.
388 Ради лучшего понимания и во избежание предубежденности можно, конечно, обойтись без имени «Вотан» и говорить вместо этого о furor teutonicus [186]. Но вышло бы так, что мы говорим одновременно о том же самом и о чем-то другом, ведь furor в данном случае – лишь психологизация образа Вотана; мы, получается, только сообщаем, что германцы (тевтоны) пребывают в состоянии «ярости». Тем самым мы упустим из вида наиболее специфическую черту явления, а именно драматическую связь одержимого и одержимости, Ergreifer и Ergriffener. В нынешней немецкой ситуации поражает то обстоятельство, что один человек, явно «одержимый», заразил безумием целый народ, причем до такой степени, что вся страна пришла в движение и устремилась к неминуемой гибели.
389 Мне представляется, что наше предположение насчет Вотана попадает, как говорится, в точку. Похоже, бог и вправду спал в горе Киффхойзер [187], пока крики воронов его не пробудили, возвещая о наступлении рассвета. Вотан – важнейшая часть немецкой психики, иррациональный психический фактор, который отражает напор цивилизации, более того, сдувает культуру прочь, подобно циклону. При всей своей одержимости поклонники Вотана судят о мире, по-видимому, вернее, чем приверженцы разума. Все как будто забыли, что Вотан – немецкое качество первостепенной значимости, наиболее точное выражение и непревзойденное олицетворение того основного свойства, какое присуще германцам вообще (и немцам в частности). Хьюстона Стюарта Чемберлена [188] можно признать симптомом, вызывающим подозрение по поводу того, что где-то в другом месте могут доныне спать прочие боги. Превознесение германской расы (вульгарно именуемой «арийской»), германского наследия, крови и почвы, вагалавейских песней [189], полета конных валькирий, Иисуса в облике белокурого и голубоглазого рыцаря, гречанки-матери святого Павла [190], представление о дьяволе как этаком международном Альберихе [191] в иудейском или масонском обличии, нордический свет цивилизации, низшие средиземноморские расы – все это непременные декорации к разыгрываемой драме, и все они, в сущности, означают одно и то же: мол, бог вселился в немцев, их дом наполнился «несущимся сильным ветром» [192]. Если не ошибаюсь, то вскоре после прихода Гитлера к власти
