подробностей. Следует надеяться, что рассказы путешественников и миссионеров из первых рук окажутся более полными и менее двусмысленными, но поскольку эти сочинения, написанные по большей части иностранцами, мне пока недоступны, я не могу сказать ничего определенного по этому поводу. Кроме того, можно пренебречь вторым обстоятельством, если допустить, что церемониальный (мнимый) половой акт выступает лишь заменой – или даже полностью вытесняет тот подлинный акт, который в прежние времена совершался бы на самом деле [346].
Существуют различные факторы, которыми объясняют табу девственности, и я намерен кратко их перечислить и рассмотреть. Когда девушку лишают девственности, то, как правило, проливается кровь; следовательно, первая попытка объяснения отсылает к страху перед кровью, свойственному первобытным народам, которые считают кровь средоточием жизненной силы. Это «кровавое» табу проявляет себя в многочисленных обрядах, не имеющих ничего общего с сексуальностью; оно, по всей видимости, связано с запретом на убийство и является мерой предосторожности против первобытной жажды крови, первобытного наслаждения убийством другого человека. Согласно этой точке зрения, табу девственности связано с табу менструации, которое соблюдается почти повсеместно. Первобытные люди не могут отделить загадочное ежемесячное кровотечение у женщин от садистских представлений. Менструации, особенно первые, истолковываются как последствия укуса какого-либо духа-животного или как признак плотского сношения с таким духом. Ряд сообщений дает основания усмотреть в таком духе предка племени, вследствие чего, опираясь также на другие сведения [347], мы понимаем, что менструирующая девушка табуирована, поскольку попадает в собственность духа-предка.
Впрочем, иные соображения предостерегают нас от чрезмерной высокой оценки страха перед кровью. В конце концов, этот страх недостаточно силен для того, чтобы устранить такие жестокие обычаи, как обрезание у мальчиков и еще более болезненное обрезание у девочек (удаление клитора и малых половых губ), распространенные среди многих первобытных народов, а также для того, чтобы были отменены прочие обряды, связанные с кровопролитием. Поэтому было бы ничуть не удивительно, преодолевайся этот страх при первом супружеском сношении.
Второе объяснение, тоже не сексуального толка, носит гораздо более общий характер. Предполагается, что первобытный человек испытывает постоянный страх, который прячет сам от себя (психоаналитическая теория неврозов утверждает, что ровно так происходит с людьми, страдающими неврозом страха). Этот страх наиболее выраженно проявляется во всех тех случаях, когда наблюдается какое-либо отступление от заведенного порядка, когда случается что-то новое или неожиданное, что-то непонятное или сверхъестественное. Отсюда произрастают церемониальные практики, широко усвоенные более поздними религиями, и связанные с началом новых предприятий, отсчетом нового периода времени, с первенцами у людей, животных и растений. Опасности, которых страшится такой напуганный человек, ярче всего проявляются на порогах таких вот непредвиденных ситуаций, и тогда вполне естественно, что он будет пытаться от них защититься. Первое супружеское сношение, безусловно, с полным основанием притязает на то, чтобы – в силу важности этого события – ему предшествовали упомянутые меры предосторожности. Обе попытки объяснения, страх перед кровью и страх перед новизной, отнюдь не противоречат друг другу – скорее, они подкрепляют друг друга. Первое половое сношение, несомненно, внушает опасения, тем паче что оно сопровождается кровопролитием.
Третье объяснение, – которое предпочитает Кроули, – обращает внимание на тот факт, что табу девственности составляет часть большой совокупности запретов, охватывающих всю половую жизнь. Табуируется не только первое сношение с женщиной, но и половое сношение вообще; можно почти без опаски утверждать, что вообще все женское – это табу. Женщина табуируется не только в определенных ситуациях, связанных с половой жизнью (менструация, беременность, роды и послеродовой срок); само общение с женщинами обставляется столь тщательными и многочисленными ограничениями, что впору усомниться в якобы присущей дикарям половой распущенности. Да, в некоторых случаях сексуальность первобытного человека преодолевает все запреты, но по большей части кажется, что на него запреты воздействуют сильнее, чем на человека на более высоких стадиях развития культуры. Всякий раз, затевая какое-либо особенное предприятие – путешествие, охоту или поход, – мужчина должен держаться подальше от своей жены и, прежде всего, избегать половых сношений; иначе ему грозят паралич сил и прочие невзгоды. В повседневной жизни также наблюдается очевидное стремление разделять два пола: женщины живут с женщинами, мужчины с мужчинами; семейная жизнь в нашем понимании во многих первобытных племенах едва ли существует. Это разделение иногда заходит настолько далеко, что одному полу не разрешается произносить вслух собственные имена лиц другого пола, а у женщин развивается свой язык с особым словарем. Сексуальные потребности время от времени разрушают, конечно, эти разделяющие преграды, но в некоторых племенах даже встречи мужа и жены должны происходить втайне и никак не дома.
Везде, где первобытным человеком установлено и соблюдается табу, он опасается какой-то опасности, и нельзя отрицать, что во всех этих предписаниях отражается всеобщий страх перед женщинами. Быть может, этот страх опирается на отличие женщин от мужчин: она – нечто непонятное и загадочное, странное, а потому явно враждебное. Мужчина боится ослабеть из-за женщины, боится заразиться женственностью и оказаться недееспособным. То ощущение вялости, которое приходит вслед за половым актом, может быть прообразом таких мужских страхов, а распространение этих страхов может оправдываться осознанием того влияния, которое женщина получает посредством полового акта, и того внимания к себе, которого она этим добивается. Во всем перечисленном нет ничего устаревшего, ибо все эти страхи по-прежнему живы.
Многие из тех, кому довелось наблюдать ныне живущие первобытные народы, утверждают, будто любовные позывы дикарей – относительно слабые и ничуть не сравнятся в своей насыщенности и яркости с теми, какие мы привыкли встречать у людей культурных. Другие наблюдатели опровергают это суждение, но, так или иначе, применение описанных нами табу говорит о существовании силы, противостоящей любви, ибо женщина отвергается как существо чуждое и враждебное.
Кроули на языке, лишь в незначительной степени отличном от общепринятой терминологии, заявляет, что каждый индивидуум отделяется от остальных «taboo of personal isolation» [348] и что, собственно, эти незначительные различия между людьми, в целом схожими между собою, объясняют ощущения чуждости и враждебности. Велик соблазн развить эту мысль дальше и выводить из этого «нарциссизма малых различий» ту неприязнь, которая в любых человеческих отношениях успешно сопротивляется чувству общности и отвергает тем самым заповедь возлюбить ближнего своего. Психоанализ полагает, что открыл главную причину нарциссического отторжения женщин мужчинами, отягощенного презрением, в так называемом комплексе кастрации и во влиянии этого комплекса на суждения о женщинах.
Однако нетрудно заметить, что эти последние соображения уводят нас далеко за пределы нашей темы. Общее табу на женщин отнюдь не проливает свет на особые правила первого полового сношения с девственницей. Что касается этих правил, мы
