бездумной массы и объяснять, что отдельный человек – единственно важный фактор, что спасение мира состоит в спасении индивидуальной души. Верно, что массовые митинги предъявляют индивидууму такие идеи и пытаются запечатлеть их в его уме посредством массового внушения – с печальным результатом: едва «опьянение толпой» проходит, индивидуум немедленно поддается другому, еще более броскому и еще более громкому лозунгу. Личное отношение к Богу было бы в этом случае полезным щитом от пагубных влияний. Разве Христос созывал своих учеников на какие-то массовые собрания? Пополнились ли ряды его сторонников после насыщения пяти тысяч человек теми, кто не воскликнул потом вместе с остальными: «Распни его!» [314]? Даже скала, именуемая Петром, выказывала признаки слабости [315]. Быть может, Иисус и Павел суть прообразы тех, кто, доверившись своему внутреннему опыту, пошел по жизни собственным путем, вопреки миру?
537 Этот довод, безусловно, не должен застилать от наших взоров реальность ситуации, в которой оказалась церковь. Когда церковь пытается придать форму аморфной массе, объединяя индивидуумов в общину верующих и скрепляя такую организацию с помощью внушения, она не только предпринимает великое социальное служение, но и обеспечивает личности неоценимое благо осмысленной жизни. Однако эти дары, как правило, лишь подтверждают определенные устремления, не изменяя их направленности. К сожалению, опыт показывает, что внутренний человек остается неизменным при всей своей общественной вовлеченности. Окружение не в состоянии наделить его тем, что он может завоевать для себя только ценой немалых усилий и страданий. Наоборот, благоприятная среда лишь усиливает опасную склонность ожидать всего извне, включая и те метаморфозы, которых внешняя действительность дать попросту не в силах. Под ними я подразумеваю далеко идущее изменение внутреннего человека, которое тем более необходимо ввиду массовых явлений сегодняшнего дня и еще более серьезных проблем перенаселения, вырисовывающихся в будущем. Настала пора задаться вопросом, что именно мы смешиваем в массовых организациях и что составляет природу индивидуального человеческого существа, то есть человека реального, а не статистического. Выяснить это вряд ли возможно без нового процесса саморефлексии.
538 Все массовые движения, как и следовало ожидать, с наибольшей легкостью скользят по наклонной плоскости, состоящей из больших чисел. Где много, там безопасно; то, во что многие верят, должно по определению быть правдой; то, чего многие хотят, должно быть достойным приложения сил, необходимым и, следовательно, благим. В гомоне многоголосия таится порыв добиваться насильственного исполнения желаний; слаще всего, однако, оказывается мягкое и безболезненное соскальзывание обратно в царство детства, в рай родительской опеки, в беспечность и безответственность. Все мысли и заботы внушаются сверху; на все вопросы есть ответ, все потребности получают необходимое удовлетворение. Инфантильное мечтательное состояние массового человека настолько оторвано от действительности, что ему и в голову не приходит спросить, кто платит за этот рай. Подведение счетов возлагается на высшую политическую или социальную власть, которая охотно берется за эту задачу, ибо тем самым укрепляет себя; чем больше у нее силы, тем слабее и беспомощнее становится индивидуум.
539 Всякий раз, когда социальные условия такого типа обретают изрядный размах, открывается путь к тирании, а свобода личности превращается в духовное и физическое рабство. Так как всякая тирания по своей сути аморальна и безжалостна, она имеет гораздо больше свободы в выборе методов и средств, нежели любая институция, принимающая во внимание человеческую личность. Если подобная институция вступит в конфликт с организованным государством, ей предстоит быстро осознать несомненную уязвимость своей морали, а потому она вынужденно воспользуется теми же методами и средствами, что и ее противник. Так зло распространяется почти по необходимости, даже если возможно избежать прямого заражения. Опасность заражения возрастает, когда решающее значение придается большим числам и статистическим величинам, как это повсеместно происходит в нашем западном мире. Удушающая сила массы каждый день в той или иной форме выставляется перед нашими глазами в газетах, а ничтожность отдельного человека вменяется ему столь основательно, что он теряет всякую надежду быть услышанным. Отжившие свое идеалы liberté, égalité, fraternité [316] совсем не помогают, ибо все свои призывы индивидуум может обращать только к собственным палачам – выразителям мнения масс.
540 Сопротивление организованной массе может оказать только человек, столь же хорошо организованный в своей индивидуальности, как и сама масса. Готов признать и признаю, что это утверждение должно показаться современному человеку почти бессмысленным. Полезное средневековое представление о том, что человек есть микрокосм, отражение великого космоса в миниатюре, давно отпало, хотя само существование его всеобъемлющей и обусловливающей мир психики могло бы заставить индивидуума задуматься. Образ макрокосма запечатлен в психической природе человека; кроме того, он сам продуцирует этот образ для себя во все большем масштабе. Он несет в себе это космическое «соответствие» в силу своего отражающего сознания, с одной стороны, а также благодаря наследственности, архетипичности инстинктов, которые связывают его с окружающей средой. Но инстинкты, воссоединяя человека с макрокосмом, одновременно в некотором смысле разрывают его на куски, потому что желания тянут его в разные стороны. В результате возникает постоянный конфликт с самим собой, и крайне редко индивидууму удается придать своей жизни единую цель (за что, как правило, приходится очень дорого платить подавлением других сторон своей натуры). Часто приходится спрашивать себя, стоит ли вообще навязывать подобную целеустремленность, ведь естественное состояние человеческой психики состоит в столкновении составных частей, в их противоречивом поведении, иначе говоря, в известной диссоциации. На Востоке в этом случае говорят о привязанности к «десяти тысячам вещей» [317]. Такое состояние взывает к порядку и синтезу.
541 Подобно толпе, хаотические движения которой, заканчивающиеся взаимной неудовлетворенностью, направляются в определенную сторону диктаторской волей, индивидуум в своем диссоциированном состоянии тоже нуждается в направляющем и упорядочивающем принципе. Эго-сознание хотело бы, чтобы эту роль играла его собственная воля, но оно упускает из вида наличие могущественных бессознательных факторов, которые препятствуют таким намерениям. Если мы хотим добиться синтеза, нужно сначала установить природу этих факторов, нужно их пережить, иначе понадобится некий нуминозный символ, который будет их выражать и поведет к синтезу. Это мог бы быть религиозный символ, осмысляющий и зримо олицетворяющий все то, что ищет себе выражения в современном человеке; но наша современная концепция христианского символа, безусловно, не способна на подобное. Напротив, нынешний страшный разлом мироздания пролегает прямиком через духовное пространство белого «христианина», а наш христианский взгляд на жизнь оказался бессилен предотвратить возрождение архаичного общественного порядка в облике коммунизма.
542 Сказанное не означает, что с христианством покончено. Наоборот, я убежден, что устарело не само христианство, что лишь наши понимание и истолкование христианства не соответствуют более современному
