порок приходит извне.
— Новая организация семейного пространства и контроля: устранение посредников и прямое приложение тел родителей к телу детей.
— Культурная инволюция семьи.
— Медикализация новой семьи и признание ребенка врачу как наследство христианских исповедальных техник.
— Медицинское преследование детства путем нападок на мастурбацию.
— Сложение закрытой семьи, ответственной за тело и жизнь ребенка.
— Естественное воспитание и государственное воспитание.
В прошлой лекции я попытался показать вам, что возникновение тела желания и удовольствия было, судя по всему, коррелятивным новой волне христианизации, имевшей место в XVII–XVIII веках. Во всяком случае, именно это тело, как мне кажется, вольготно, непринужденно открывается взгляду во всевозможных техниках руководства душами, духовного наставничества и развернутой исповеди, словом, всего того, что можно было бы назвать аналитическим покаянием. Также я попытался показать вам, как это тело желания и удовольствия само взяло в оборот эти властные механизмы, как посредством целой игры сопротивления, потворства и перехвата власти оно само пустило в ход эти механизмы, которые должны были его оградить, как оно оккупировало их и, в некотором смысле, повернуло их действие вспять. Этому послужил обостренный, форсированный феномен конвульсии. И наконец, я хотел показать вам, как внутри христианской технологии руководства индивидами были предприняты попытки поставить под контроль эффекты этой конвульсивной плоти, этого тела, проникнутого движением, возбуждением и удовольствием, при помощи различных средств в таких воспитательных учреждениях, как семинарии, пансионы, школы, коллежи и т. п.
Теперь же я намерен попытаться охарактеризовать эволюцию этого контроля над сексуальностью в христианских, прежде всего католических, учебных заведениях школьного уровня в XVII и XVIII [rectius: XVIII и XIX] веках. С одной стороны, в это время все отчетливее проступает тенденция к ограничению той нескромной словоохотливости, той дискурсивной пристрастности к телу желания, которая отличала техники руководства душами в XVII веке. Делаются попытки, в некотором смысле, успокоить словесные бури, разгоравшиеся вокруг самого анализа желания и удовольствия, анализа тела. Теперь исповедники стараются сглаживать, вуалировать, метафоризировать эти темы, разрабатывают целую стилистику сдержанности в исповеди и руководстве совестью: об этом пишет Альфонсо де Лигуори [277]. Но в то же время, сглаживая, вуалируя, метафоризируя, вводя правило если не молчания, то, во всяком случае, discretio maxima [278] сооружают целые здания, определяют расположение мест и предметов, ищут новые принципы устройства дортуаров, институциализации надзорных инстанций, планирования классных комнат и расположения в них стульев и столов; организуемое столь тщательно (ищут нужную форму, устройство уборных, высоту дверей, избегают темных углов) пространство видимости в школьных учреждениях сменяет собою и заставляет умолкнуть нескромный разговор о плоти, который подразумевало руководство совестью. Иначе говоря, материальные устройства призваны сделать просто бесполезными все эти взволнованные разглагольствования, которые в XVI–XVII веках ввела в обиход христианская техника, чьи контуры очертил Тридентский Собор. Чем теснее будет ограждение тел, тем более деликатным и как следствие, немногословным сможет быть руководство душами. В коллежах, семинариях, школах как можно меньше теперь говорят о теле-удовольствии, однако все в распорядке мест и предметов отображает его опасности. О нем почти не говорят, но всё о нем свидетельствует.
И вот среди этого поддерживаемого безмолвия, внутри самого этого механизма, где задача контроля над душами, телами и желаниями передана вещам и пространству, раздается внезапный шум, вспыхивает непредвиденный галдеж, которому не будет конца более столетия (то есть до конца XIX века) и который, пусть в несколько измененной форме, продолжится, несомненно, до наших дней. В 1720–1725 гг. (точной даты я не помню) в Англии выходит книга под названием «Онания», приписываемая перу Беккера [279]; в середине XVIII века выходит знаменитая книга Тиссо, затем, в 1770–1780 гг., к этому дискурсу о мастурбации присоединяется Германия: Базедов, Зальцман и другие. Беккер в Англии, Тиссо в Женеве, Базедов в Германии — как видите, дело разворачивается в протестантских странах. Совсем неудивительно, что дискурс мастурбации зарождается в странах, где, с одной стороны, не было руководства совестью тридентского, католического, типа, а, с другой стороны, не было и крупных образовательных учреждений. Тем, что существование образовательных учреждений и техник руководства совестью препятствовало возникновению этой проблемы, и объясняется то, что в католических странах она была поднята и произвела фурор несколько позднее. Но это было опоздание лишь в несколько лет. И после публикации книги Тиссо во Франции очень быстро возник и дискурс, и проблема, и горячая дискуссия о мастурбации, которая не смолкала в течение целого века.
Итак, в середине XVIII века стремительно распространяются тексты, книги, иллюстрированные проспекты и брошюры, по поводу которых уместны два замечания. Во-первых, в этом дискурсе о мастурбации есть нечто глубоко отличное от того, что можно было бы назвать христианским дискурсом плоти (краткую генеалогию которого я попытался очертить вам в предыдущих лекциях); в то же время он значительно отличается и от того, что веком позднее будет названо psychopathia sexualis, сексуальной психопатологией, первым характерным текстом которой станет книга Генриха Каана, вышедшая в 1840 г [280].. Таким образом, дискурс мастурбации появляется, причем появляется весьма специфическим образом, на полпути между христианским дискурсом плоти и сексуальной патологией. Это вовсе не тот дискурс плоти, о котором я говорил вам в прошлый раз, и вот по какой причине (она бросается в глаза): дело в том, что в дискурсе мастурбации никогда не используются такие слова, такие термины, как желание или удовольствие. В течение нескольких месяцев я с немалым интересом, хотя и быстро утомляясь, просматривал эту литературу и во всем ее корпусе обнаружил лишь единственное упоминание одного из этих терминов. Вопрос: «Почему юноши мастурбируют?». И одному медику, в 1830–1840-е гг., вдруг приходит в голову: «Должно быть потому, что это доставляет им удовольствие!». Таков единственный случай. В этом дискурсе, в отличие от предшествующей христианской литературы, начисто отсутствуют желание и удовольствие.
Во-вторых, что также любопытно, дискурс мастурбации еще далек от сексуальной психологии или психопатологии в том виде, какой она приобретет у Каана, Крафт-Эбинга или Хэвлока Эллиса [281], ибо в нем почти нет сексуальности. С нею, конечно, считаются. Ссылаются на общую теорию сексуальности, какою, разумеется, она могла быть в это время в общем климате философии природы. Однако интересно заметить, что в этих текстах о мастурбации почти никогда не затрагивается взрослая сексуальность. Более того, о сексуальности ребенка в них тоже не говорят. В них говорят именно о мастурбации, о мастурбации как таковой, почти вне всякой связи как с нормальными проявлениями сексуальности, так и с ненормальными. Лишь в двух местах я обнаружил очень робкие догадки о том, что ярко выраженная детская мастурбация может впоследствии стать источником некоторых форм гомосексуального желания. Причем прямым следствием мастурбации в обоих этих случаях является не столько гомосексуализм, сколько импотенция. Таким образом, в центре внимания этой литературы находится мастурбация как
