Но это означает, что родители должны были уже тогда познакомить своего Сиги и с основной концепцией иудаизма, согласно которой в каждом человеке изначально сосуществуют и борются между собой доброе и злое начало — «йецер а-тов» и «йецер а-ра». Злое начало «йецер а-ра» олицетворяет собой животную сторону природы человека со всеми ее страстями и инстинктами. Доброе же начало «йецер а-тов» — это олицетворение его духовной, Божественной природы.
Сама задача человека сводится, согласно этой концепции, к тому, чтобы преодолеть, подавить в себе «йецер а-ра», подняться над ним и таким образом стать более духовным, или, если угодно, более цивилизованным существом. И вновь проницательный читатель наверняка заметит, что уже здесь при желании можно усмотреть корни будущих взглядов Фрейда, — и, думается, не слишком при этом ошибется. Правда, концепция Фрейда будет предлагать, наоборот, не подавление, а раскрытие, осознание человеком своих «низменных» устремлений, и уже через это осознание — интеграцию этих факторов, умение человека учитывать в своей жизни все проявления своей психологии и физиологии и гармонизировать их друг с другом.
Еще больше аналогий просматривается между психоанализом и каббалой. У нас, повторим, нет никаких доказательств того, что Кальман Якоб Фрейд имел какое-то представление о каббале и тем более что знакомил с ней сына, — мы можем это только предполагать. Тем не менее существует немало оснований считать, что уже взрослый Фрейд познакомился с основными идеями еврейской мистики и, оставшись атеистом, тем не менее активно использовал некоторые из них для развития теории психоанализа. Неудивительно, что для человека, знакомого как с тем, так и с другим учением, психоанализ представляется светским или, если угодно, материалистическим вариантом каббалы.
На страницах этой книги мы еще вернемся к тому влиянию, которое оказала каббала на Фрейда, а пока в 1865 году девятилетний Фрейд, проучившись два года в начальной еврейской школе, поступает в Венскую городскую гимназию, расположенную в том же еврейском квартале Леопольдштадт на Шперльгассе.
* * *
Один из самых болезненных и вместе с тем чрезвычайно важных вопросов, связанных с детством Фрейда, заключается в том, что́ именно происходило в тот период в его семье. Действительно ли она была относительно благополучной и, самое главное, добропорядочной буржуазной семьей, какой старалась выглядеть перед соседями?
В декабре 1896 года, спустя несколько месяцев после смерти отца, Фрейд в письмах Вильгельму Флиссу вдруг начинает развивать теорию совращения, согласно которой почти все отцы так или иначе являются совратителями своих дочерей, а подчас и сыновей. В феврале 1897 года он почти открытым текстом пишет, что по меньшей мере одна или две его младшие сестры стали жертвами совращения со стороны отца и он думает, что так происходит во многих семьях. Эрнест Джонс представил в своей книге мнение Фрейда, что жертвами совращения со стороны Кальмана Якоба стали только младший брат и несколько младших сестер, чем объясняется их истерия. Но с другой стороны, сам Фрейд тоже был истерической натурой — в этом сегодня почти никто не сомневается.
Так что же послужило основой для теории совращения? Какие-то реальные детские воспоминания Фрейда, которые он, по своему обыкновению, попытался перенести на всё человечество? Был ли он в детстве и отрочестве свидетелем того, как его отец забавлялся с кем-то из сестер? Если да, то с какой именно? Может, с Дольфи, которая так и не вышла замуж и, будучи старой девой, ухаживала за Кальманом Якобом до самой его кончины — повторив тем самым судьбу некоторых пациенток Фрейда и, кстати, его младшей дочери Анны? Знала ли Амалия об этих «играх» мужа? И если знала, то почему молчала — не потому ли, что он простил ей измену с пасынком?
Пол Феррис предполагает, что Фрейд на самом деле мог и ничего не знать об этих семейных тайнах, пока на похоронах отца о них не обмолвилась одна из сестер. Услышанное повергло его в шок, заставило пересмотреть отношение к отцу и породило теорию совращения. Возможно, Фрейда к этим мыслям подтолкнул сон, приснившийся ему накануне похорон отца, в котором он увидел плакат с надписью «Будьте добры, закрывайте глаза!». В «Толковании сновидений» Фрейд говорит, что этот сон выражал собой просьбу о снисхождении: он как бы должен был «закрыть глаза», «посмотреть сквозь пальцы» на некоторые моменты в поведении отца[41].
Не исключено также, что этих тайн вообще не было — Фрейд, как известно, очень быстро отказался от теории совращения, никогда ее не публиковал, так как очень скоро выяснилось, что большинство истеричек попросту придумывают сцены совращения отцами, видимо, реализуя потаенные фантазии. Современная судебная статистика вроде бы подтверждает это: более половины случаев дел об инцесте не доходит до суда, так как на самом деле дети (чаще подросткового возраста) наговаривают на родителей в отместку за что-то. Однако многие психологи настаивают, что Фрейд был в данном случае прав: огромное количество детей становятся жертвами похоти со стороны отца или близких родственников, что наносит им колоссальную психологическую травму. Другое дело, что подобные случаи и в самом деле редко доходят не только до суда, но и до полиции — они становятся известны психологам и психоаналитикам, когда вполне взрослые люди обращаются к ним в надежде избавиться от этой травмы.
Но если даже отбросить предположение, что в семье Фрейд имели место сексуальные отношения между отцом и дочерьми, сами отношения Фрейда к сестрам явно имели сексуальный оттенок. В частности, однажды он упомянул, что в пятилетием возрасте позволил себе некую «сексуальную агрессию» по отношению к сестре Анне. В чем эта агрессия проявлялась, сказать трудно — возможно, он «просто» стянул с сестры трусики, чтобы увидеть ее гениталии. Но был ли тот случай единственным? Как бы то ни было, ясно одно: детские воспоминания Фрейда, его личные представления о детской сексуальности поставляли ему в будущем куда больше материала для идей, чем жизненный опыт его пациентов.
* * *
Официально прием в гимназию осуществлялся с десяти лет. То, что Фрейд успешно сдал экзамен и был принят туда годом раньше, однозначно свидетельствует о его поистине выдающихся способностях к учебе, которые он проявил и в последующие школьные годы.
Амалии и Кальману Якобу было ясно, что Бог или судьба послали им настоящего вундеркинда, чудо-ребенка, и все силы семьи были брошены на то, чтобы у «мейне голдене Сиги» были все условия для учебы — пусть и в ущерб другим детям.
Несмотря на то что квартира Фрейдов была явно мала для семьи, в которой в 1865 году было уже шестеро детей (а в 1866 году к Сигизмунду и пятерым дочерям прибавился еще один сын — Александр Готхольд Эфраим), для Сиги была огорожена отдельная комнатка. Невзирая на катастрофическую нехватку денег, Сиги покупались все требуемые им книги, а затем, когда он уже был в старших классах, Кальман Якоб вообще разрешил ему открыть кредит в книжной лавке. В последнем классе гимназии Фрейд значительно превысил этот кредит, сумма долга оказалась для Кальмана Якоба почти неподъемной, и только тогда он позволил себе выговорить сыну за безумные траты. Сиги не мог не признать, что отец прав, но унизительный привкус этого разговора запомнил на всю жизнь.
Наконец, когда Сиги заявил, что упражнения старшей сестры Анны на фортепиано мешают ему сосредоточиться на выполнении домашних заданий, занятия Анны музыкой были прекращены.
Хотя, вчитываясь в биографические материалы о Зигмунде Фрейде, можно предположить, что дело было не столько в том, что игра на пианино мешала ему делать уроки, сколько в элементарной зависти к сестре. Дело в том, что, обладая феноменальной памятью и незаурядными способностями в самых разных областях, Фрейд был… начисто лишен музыкального слуха. Он был не в состоянии правильно напеть ни одну мелодию и в своих книгах не раз признается, что в отличие от литературы, живописи и скульптуры музыка никогда не доставляла ему особого эстетического наслаждения.
Возможно, чисто подсознательно требование Фрейда «не мешать ему заниматься» было еще и характерной для любого подростка попыткой проверить, как далеко простираются границы его власти над родителями. Если это так, то проверка показала Сиги, что родители его едва ли не боготворят и ради него готовы пойти на многие жертвы. В том числе — и отказаться дать своим дочерям то воспитание и образование, которое считалось в те годы обязательным для девушки из «приличной» (то есть буржуазной) еврейской семьи.
Это отношение к нему родителей, и прежде всего матери, по мнению Фрейда, и заложило в нем ту основу уверенности в своих силах, которая затем помогла ему с достоинством пройти через холод непризнания и огонь жесточайшей критики. «Если человек в детстве был любимым ребенком своей матери, он всю жизнь чувствует себя победителем и сохраняет уверенность в том, что во всем добьется успеха, и эта уверенность, как правило, его не подводит»[42], — писал Фрейд много лет спустя в эссе «Детское воспоминание из „Поэзии и правды“» (1917).
