of Woman, 1792) Уолстонкрафт не только развивает мысль, что лишать женщин прав, которыми наделены мужчины, нелогично, но и доказывает, что любое допущение, будто женщины по природе своей не так умны или не заслуживают такого же доверия, как мужчины, сомнительно вследствие невозможности различить влияние природы и воспитания: женщинам не обеспечивают того образования и возможностей, что есть у мужчин. Уолстонкрафт начинает свою книгу с открытого письма к Талейрану, видному деятелю Французской революции, который считал, что égalité там или не égalité, а девочкам образование не нужно:
Представьте, что я обращаюсь к вам как к законодателю: если мужчины борются за свою свободу и им позволено самим определять, что есть их собственное счастье, разве закабалять женщин — логично и справедливо, даже если вы искренне верите, что действуете с расчетом способствовать их счастью? Кто сделал мужчину единственным судией, если женщина наравне с ним наделена даром разума?
Тираны всех мастей, от слабого короля до слабого отца семейства, рассуждают одинаково. Они с радостью попирают разум и при этом всегда утверждают, будто узурпировали власть только из соображений пользы. Разве вы не поступаете так же, когда, отказывая женщинам в гражданских и политических правах, принуждаете их к заточению в семье и пребыванию во тьме? Вы же, сэр, конечно, не станете утверждать, будто долг, не обоснованный разумно, может к чему-либо обязывать? Если в действительности их предназначение таково, это можно доказать разумными доводами; и в случае такой высшей обоснованности чем больше понимания обретут женщины, тем больше они будут преданы своему долгу, вполне осознавая его, поскольку, если они его не понимают, если их нравственность не основана на том же непреложном принципе, что и у мужчин, никакая власть не в силах заставить их добродетельно исполнять свой долг. Они могут быть удобными рабынями, но рабство будет оказывать свое неизменное влияние, принижая и хозяина, и несчастного зависимого [493].
А если говорить о рабстве как таковом, по-настоящему убедительные доводы против этого отвратительного института привел литератор, редактор и государственный деятель Фредерик Дуглас (1818–1895). Сам рожденный в рабстве, Дуглас умел пробудить в людях жгучее сострадание к мукам порабощенных, а будучи одним из величайших в истории ораторов, он будоражил души ритмом и эмоциональностью речи. Ораторский талант Дугласа усиливал воздействие его железной моральной аргументации. В своей самой известной речи «Что для раба 4 июля?» (1852) Дуглас апофатически отверг всякую необходимость формулировать аргументы против рабства с опорой на «правила логики», поскольку, заявил он, доказывать тут нечего, а затем поступил ровно наоборот. Вот, например:
В штате Вирджиния насчитывается семьдесят два преступления, которые, будучи совершены черным (неважно, насколько он невежествен), наказываются смертной казнью; и только два из них караются смертью, если их совершит белый человек. Что это, если не признание, что раб — нравственное, разумное и ответственное существо? Человеческое достоинство раба доказано уже этим. Оно признано тем фактом, что своды законов южных штатов напичканы актами, которые под страхом серьезных штрафов и санкций запрещают обучать раба чтению и письму. Когда вы покажете мне такой же закон, касающийся полевых зверей, тогда я, может, и соглашусь обсудить с вами принадлежность раба к роду человеческому [494].
Дуглас отметил, что «в нынешние времена нужна едкая ирония, а не убедительные доводы», а затем ткнул аудиторию носом в обширный перечень противоречий в ее системе верований:
Вы предаете анафеме коронованных тиранов России и Австрии, кичитесь своими демократическими институтами и сами же при этом выступаете орудиями и охранителями тиранов Вирджинии и Каролины. Вы зовете на свои берега беглецов от угнетения в других странах, чествуете их банкетами, приветствуете овациями, восторгаетесь ими, произносите здравицы в их честь, салютуете им, защищаете их и осыпаете их деньгами, но беглецов из ваших собственных земель вы объявляете в розыск, преследуете, арестовываете, стреляете в них и убиваете…
Вы способны подставить грудь под огонь британской артиллерии, чтобы избавиться от трехпенсового налога на чай; и при этом вырываете последний с трудом заработанный фартинг из рук чернокожих тружеников, ваших же соотечественников.
Наконец, предвосхищая риторику Мартина Лютера Кинга более чем за столетие до него, Дуглас призывал нацию соответствовать своему учредительному документу:
Вы на весь мир заявляете, и весь мир услышал, как вы провозгласили, что «исходите из той самоочевидной истины, что все люди созданы равными и наделены их Творцом определенными неотчуждаемыми правами, к числу которых относятся жизнь, свобода и стремление к счастью», и при этом вы держите в жестокой неволе, которая, по словам вашего же Томаса Джефферсона, «хуже веков той, против которой восстали ваши отцы», седьмую часть населения своей страны.
Тот факт, что Дуглас и Кинг одобрительно цитировали Джефферсона, который был тем еще лицемером и в некоторых отношениях бесчестным человеком, не только не умаляет рациональности их доводов, но усиливает ее. Добродетельность людей должна волновать нас, если мы рассматриваем их как друзей, но не в том случае, когда мы оцениваем идеи, которые они высказывают. Идеи бывают истинными или ложными, последовательными или противоречивыми, содействующими или препятствующими общему благу, и это не зависит от того, кто их высказывает. Равенство разумных существ, проистекающее из логической нерелевантности различия между «я» и «ты», — идея, которую люди на протяжении всей истории открывают заново, передают другим и распространяют на все новых живых существ, расширяя круг сочувствия, словно моральный аналог темной энергии.
Разумные доводы, побуждающие людей приводить свои действия в соответствие со своими принципами и целью процветания человечества, сами по себе не могут изменить мир к лучшему. Но они определяли и должны определять направление движения к переменам. Именно в этом отличие нравственной силы от грубой силы, марша за справедливость от толпы линчевателей, прогресса человеческого общества от разрушения этого общества. И чтобы гарантировать, что моральный прогресс продлится, что отвратительные обычаи наших дней покажутся потомкам такими же дикими, какими нам кажутся рабские рынки и сожжение еретиков, нам нужны рациональные аргументы, способные обнажить нравственные проблемы и указать пути их решения.
Способность рациональности направлять моральный прогресс неотделима от ее же способности направлять прогресс материальный и подсказывать мудрые решения на жизненном пути. Наше умение понемногу отвоевывать у безжалостной Вселенной всё новые блага и, несмотря на несовершенство человеческой природы, проявлять милосердие к окружающим обусловлено пониманием объективных законов, выходящих за рамки индивидуального опыта. Мы — биологический вид, который выработал элементарную способность к рассуждению, а затем обнаружил формулы и институциональные структуры, умножающие ее
