Несмотря на то, что первое издание «Евангельских мифов» появилось в Англии еще в 80 годах прошлого столетия, несмотря на то, что после этого произведения автор его, Джон Робертсон, опубликовал такие капитальные труды, как «Christianity and History», «Pagan Christs» и др., имя его до самого последнего времени оставалось совершенно неизвестным в России. Ни в одной работе по истории религий, изданной на русском языке, вы не найдете ни упоминания о тех выводах, к которым пришел Робертсон в своем исследовании евангельской проблемы, ни даже ссылок на какое-нибудь произведение его.
Правда, русская научная литература вообще бедна солидными работами по истории религий вообще и по истории христианства в частности.
Достаточно вспомнить, что до революции 17 года русскому читателю приходилось довольствоваться, кроме церковно-поповской макулатуры и стряпания раскаявшихся профессоров типа Булгакова, лишь устаревшею «Первобытной культурой» Тэйлора, к тому же еще исковерканной царскими цензорами, да еще историей религий Шантепи-де-ля-Соссей, которая является, в сущности, не историей религий, а только очерком по истории религий, притом совершенно обходящим христианство.
Г. Кунов, Г. Каутский, А. Древс стали доступны русскому читателю только за последние годы, а Древс так даже лишь в 1923 г.
О Рейнахе, Фрезере, Б. Смите, Уайттекере, Кальтгофе и многих других русский читатель почти только слыхал.
Что же касается Д. Робертсона, то и самое имя его, мы уверены, будет для русского читателя откровением. И объясняется это не только тем, что царская цензура делала немыслимым ознакомление русского читателя, заботливо опекавшегося от атеистической заразы, с «потрясающими основы» трудами английского мифолога, но и другим, гораздо более деликатным и сложным, обстоятельством.
«Религиозные вопросы имеют ныне общественное значение. О религиозных интересах, как таковых, не может быть больше речи. Только теолог может думать, что дело идет о религии, как таковой». Так писал Карл Маркс еще во второй половине 19 века и слова эти проливают свет на ту позицию, которую давно уже заняла в отношении религии буржуазия и обслуживающая ее интеллигенция.
Мировая война вышибла у них последние жалкие остатки прежнего религиозного радикализма и примирила их с богом и церковью, как с необходимым орудием в борьбе за утверждение своего колеблющегося классового господства. Русская буржуазия в этом отношении ничем не отличалась от буржуазии других цивилизованных стран. Держа в своих руках книжный рынок, она определяла и характер той умственной пищи, которая преподносилась читателю.
А так как идеологи буржуазии прекрасно понимали, что дело идет отнюдь не о религии, как таковой, а о сознании массового читателя, то они и кормили его всем, что сбивает с толку, напускает туман, рождает мистическое устремление и усиливает внушаемость человека.
Организаторы буржуазной пропаганды, их издатели, готовы были мириться в области религии и с Ренаном, и с Ревиллем, и с Брюкнером,и даже со Штраусом потому, что, несмотря на их натурализм, на их попытки примирить евангельские басни с наукой и здравым смыслом, они, все-таки, оставляют лазейку для разлагающей и политически аннулирующей трудящегося человека проповеди о личном самоусовершенствовании, о подражании высокому примеру Иисуса Христа, который, по воззрениям указанных выше авторов, был реальным иудейским проповедником-моралистом и о тому подобных вреднейших благоглупостях.
А уже о иезунистах немецкого склада, создавших культ гениального, вдохновенного, и ангельски кроткого рабби Иошу из Назарета или о рационалистах типа графа Льва Толстого, которые, отбросив различные чудеса и нелепости евангелий, провозгласили совершенно безжизненный завет непротивления злу, как нечто всеисцеляющее от всех несчастий, о них и говорить нечего.
Они явились для буржуазии настоящим кладом. Ведь современная читательская масса так пестра, так расслоена, что на нее надо действовать и мытьем, и катаньем. Для дураков и юродивых может пригодиться какая-нибудь жизнь Иисуса из уст архидиакона и Вестминстерского каноника ординарного капеллана королевы английской, Фаррара, или какие-нибудь «два града» бывшего марксиста и нынешнего попа-погромщика С. Булгакова, а для читателя, еще не окончательно потерявшего здравый смысл — какая-нибудь паточная проповедь, написанная иезунистом или толстовцем, каким-нибудь Пфлейдерером, Гарнаком, В. Г. Чертковым, Сергеенко и им подобными. Даже А. Древс, тот самый Древс, книга коего, переведенная на русский язык, была сожжена царской цензурой, даже он более или менее приемлем для буржуазии, ибо он тщится на развалинах христианства воздвигнуть какой-то весьма туманный мистический пантеизм, т. е. так или иначе спасти религию, столь любезную сердцу современного буржуа. Вот почему российская буржуазная пропаганда была столь немилостива к Робертсону, вот почему ни один русский профессор никогда даже не цитировал Робертсона. Ибо Робертсон не оставлял никакой лазейки для религии, ибо в своих книгах он черным по белому писал: «Религия умрет вместе со всеми заблуждениями человечества. Человек создал своих богов так же, как и всех своих христов».
Робертсон, конечно, отнюдь не является марксистом или идеологом пролетариата. Робертсон всего только социолог-позитивист, ученый, который верит только опыту и здравому смыслу. Но он по всему своему складу, по всей своей методологии, по всей своей писательской манере, принадлежит к той эпохе, которую можно назвать медовым месяцем буржуазного радикализма.
«Могильщик капитализма пролетариат, был тогда еще не достаточно силен; самые противоречия капиталистического строя не достигли еще такой остроты, чтобы буржуазия в своей массе чувствовала близость своей могилы. Западноевропейские ученые сохраняли еще способность подходить к природе и человеческой истории с весами и мерой и открытыми глазами смотреть на мир. Научное «беспристрастие» не звучало еще тогда так иронически, как сейчас, в эпоху появления шарлатанских спиритических манифестов, подписываемых мировыми научными авторитетами. Деятелей науки воодушевляла еще вера в то, что наука, сама по себе чуждая, якобы, каким-нибудь классовым и политическим тенденциям, способна внести порядок и благоустройство в общественную жизнь человечества. Они не предвидели, что их беспристрастные научные выводы окажутся убийственными для буржуазии через несколько десятков лет, что их будущие коллеги приложат все свои усилия, чтобы исказить, исправить научно-революционные достижения Дарвина, Геккеля, Тэйлора и др., а когда нужно, то и замолчать их. Принадлежа именно к этой эпохе, Робертсон оказывается теперь более современным, чем какой-нибудь первоклассный историк Э. Мейер, который, занявшись евангельской историей, растерял все методы и приемы исторической критики, плодотворно применявшиеся им при исследовании античного мира; чем наш историк Р. Виппер, который через несколько лет после того, как он черным по белому написал, что историки, приписывающие христианству «какую-то надзвездную мощь, совершающую по земле неслыханные чудеса, грешат против науки и здравого смысла», — разразился рядом статей, где провозглашается некий и новый идеализм и констатируется чудотворная сила... идей.
Метод, которым пользуется Робертсон в Евангельских мифах, конечно не нов. Это метод сравнительной мифологии,
