Пятница, избранная для демонстрации реликвии, когда отпечаток мертвого тела был доступен для созерцания, прямо соответствовала дню еженедельной памяти Креста и Распятия. Д. Паллас пишет, что не исключено и то, что «устройство, на котором плащаница с образом мертвого Христа поднималась из ларца-реликвария, было оформлено в виде креста, сделанного в меру и наподобие Голгофского. Такой крест с частицей Истинного Древа, соединенный с реликвией копия, в 532 году Феодор Петрский в энкомии на св. Феодосия упоминает в алтаре Иерусалимской базилики на Голгофе»[7]. Об этом сохранились также свидетельства в латинской рукописи XII века: «Мера длины Тела Христова, которая была снята верными мужами в Иерусалиме. Император Юстиниан сделал согласно длине тела крест»[8].
Специалисты по иконографии могут сделать вывод, что иконография ликов Христа «не плод интеллектуального и литургического творчества, но образ исторический, с самого начала своего существования обязанный нерукотворной реликвии Христа, точно передавшей черты лежащего в гробу Господа» (Шалина И. А. Икона «„Христос во гробе" и нерукотворный образ на Константинопольской плащанице». Из материалов конференции «Научные и богословские аспекты исследования Туринской плащаницы и чудесных знамений, происходящих в Православной церкви»).
На Руси иконы «Христа во гробе» и «Спас» ассоциировались именно с плащаницей Иисуса, символом-реликвией. Об этом свидетельствует и Максим Грек, называвший такие иконы «нерукотворным образом Спасова схождения». Об этом говорит и то, что хоругви со «Спасом Нерукотворным» украшали русское воинство уже на Куликовской битве.
Московский историк М. Чегодаева сравнила лик, изображенный на Туринской плащанице, с одним из первых изображений Христа Пантокра- тора (Вседержителя), иконой, которая хранится в монастыре Св. Екатерины на Синае и датируется V веком. Когда Чегодаева, пользуясь методами криминалистики, наложила один «портрет» на другой... изображения полностью совпали.
Продолжение легенды о плащанице
Король Людовик IX в спешном порядке укреплял для защиты от неверных крепость Марса. Кроме этих мер безопасности, он приказал своим людям молиться, чтобы поскорее появились на горизонте сицилианские корабли. Однако проходил июль, а сицилианского флота так и не было видно. Зато появился другой, нежданный и нежеланный гость: в лагере началась эпидемия. Несколько дней подряд крестоносцы страдали от немилосердной жары. И вот однажды рухнул стоявший в карауле воин, да так и остался лежать на земле без сознания. Когда товарищи бросились к нему, они не догадались, жертвой какой болезни он пал, но первые злые подозрения уже зародились. Словно волк, чья жажда крови пробудилась после первой жертвы, эпидемия начала собирать свою страшную жатву — вот еще один крестоносец, еще один... В палатках гибли люди. Сначала это были отощавшие служки, затем молодые воины, и наконец эпидемия добралась до знатных рыцарей. Их сотрясали мучительная тошнота и рвота, затем начиналась горячка, а незадолго до смерти мучали слабость и паралич. Король тут же приказал срочно хоронить тела умерших и удвоил количество богослужений в лагере крестоносцев.
Никто не знал, как переносится болезнь, а если и догадывались, что причиной ее возникновения стала вода, то предположения эти мало помогали, ибо смерть от жажды была не менее ужасна, чем смерть от мора. Регулярные объезды деревянных телег, на которые сбрасывали тела умерших, стали жуткой, но неизбежной данностью, ужасным, но уже привычным видом, и никакие старания походных лекарей не могли сдержать алчную смерть. За крепостью была вырыта огромная ямина, в которую сбрасывали жертв эпидемии. Сверху тела посыпали известью и смешанной с песком землей. В августе жара сделалась еще сильней, а вместе с ней выросло и количество умерших. Эпидемия ослабила королевскую армию, и не только потерей воинов — нет, упали дух и вера. Крестоносцы молили Бога о благословении. И вместо этого он послал черный мор. Многие в армии с горечью признавали, что Всемогущий явно не на их стороне. Хотя никто не верил в то, что Бог был на стороне неверных, немалое количество рыцарей заподозрило, что крестовый поход с самого его начала был для Господа делом неугодным. Другие же считали, что Бог впрямую указывает им уйти из земель Туниса и направиться прямиком в Святую землю...
Только к середине августа эмир узнал о катастрофе в лагере крестоносцев. Тут же принц Халид бросился к Жану-Пьеру.
— Великое несчастье пришло в лагерь твоих соплеменников! — оповестил юного барона де Вуази принц Туниса. — Страшная болезнь явилась в их лагерь, и смерть отняла множество жизней.
— Как? — в ужасе воскликнул Жан-Пьер. — И откуда появилась эта болезнь?
Халид утешающе похлопал друга по плечу: в глазах юного де Вуази стояли слезы.
— Насколько нам известно, сия болезнь переносится с водой. А еще жара, пыль и ветер, теснота в палатках крестоносцев в крепости Марса. Добавь ко всему этому злу еще и голод!
Спустя какое-то время принц добавил шепотом:
— Да, теперь ваши люди и сами видят, что Аллах вознес свой меч над лагерем крестоносцев — да и ваш святой пророк Иса тоже крайне не одобряет дело Крестовых походов...
Одним из первых, кого поразила болезнь, был сам король. Третьего августа — монарх в это время лежал на своем ложе с высокой температурой — умер средний сын Людовика Иоанн Тристан. Обеспокоенный состоянием короля, дофин Филипп строжайшим образом запретил извещать в лагере крестоносцев о смерти своего брата. Тяжелобольной король не должен ни при каких обстоятельствах узнать о смерти сына — гласил приказ дофина Франции. Караул тамплиеров охранял тело мертвого принца.
Но несколько дней спустя монарх все равно узнал горькую правду.
Лагерь крестоносцев за это время превратился в гигантский лазарет, где на всех углах кричали и стонали люди: молили дать им воды, позвать лекаря или — если дело шло к концу, — священника. Священникам, сопровождавшим крестовый поход, не было покоя. А потом умер кардинал-легат Родольфо Альбано.
Двадцатого августа эмир Аль-Мустанзир решил отправить гонца в лагерь короля Людовика. Гонца — Жана-Пьера де Вуази.
— Ты должен проститься со своим королем.
Палатка Людовика IX в развалинах древней римской крепости была просторной и высокой. У входа развевалась эмблема с золотыми лилиями на красном бархате. В пятидесяти шагах от шатра короля стояла дюжина воинов.
Когда юного Жана-Пьера де Вуази ввели в королевскую палатку, рыцарь замер на мгновение.
Хоть горел огонь во многих серебряных жаровнях, хоть поблескивало бессчетное множество свечей, в шатре было сумрачно. Ложе короля было со всех сторон окружено знатными крестоносцами и священниками, среди них стояли сыновья короля, его младший брат Альфонс Пуату, королевский племянник Роберт Артуа, а также король Наварры. И только спустя несколько мгновений Жан-Пьер увидел изможденную фигуру на ложе — это был Людовик IX. Словно издалека доносилась молитва священника.
Людовик IX тяжело дышал, его губы дрожали. Тонкая струйка слюны стекала из уголков его рта. Из глаз монарха текли слезы.
В этот момент в шатер вступил епископ Турский в сопровождении двух священников. На голове его была митра, а в правой руке золотой цимборий. Епископ приблизился к ложу умирающего. Руки монарха мелко дрожали. Епископ открыл цимборий и протянул королю гостию, а священники упали на колени.
Дыхание короля становилось все тяжелее, грудь вздымалась и опускалась с большим трудом. Правой рукой король в отчаянии прижимал к сердцу деревянное распятие.
