— Иисус? — прошептал он. — Ты пришел, чтобы забрать меня?
— Он бредит... — словно издалека произнес мягкий мужской голос.
Жан-Пьер зажмурил глаза, понимая, что обязательно должен не поддаться мороку бреда. И силой заставил себя вновь приподнять веки.
Теперь рядом с ним был его друг, принц Халид.
— Доброе утро! — произнес сын эмира.
Жан-Пьер переспросил слабым голосом:
— Доброе утро?
— Да, утро 7 сентября...
— Значит, я...
— Ты пролежал в беспамятстве целых восемнадцать дней. Но теперь ты вновь пойдешь на поправку, так говорят ибн Вазилъ и Натанаэлъ. Ах, да... — спохватился сын эмира, оборачиваясь к кому-то в покоях, — это мой друг Натанаэлъ.
Жан-Пьер с трудом повернул голову и увидел человека из света.
Натанаэлъ казался чуть старше Халида и самого Жана-Пьера. Лицо его выглядело мужественно и мягко одновременно. Волнистые до плеч каштановые волосы ниспадали с высокого лба.
— Утро доброе, — произнес он.
— Ты говоришь на моем языке? — удивился Жан-Пьер.
— Ну да, — отозвался рабби, — мы, иудеи, рассеяны по всему миру и говорим на многих языках. Кроме того, в Акконе — вы, европейцы, называете сей город Сен-Жан д’Акра — долгие годы я учился в школе раввинов. Ты, верно, знаешь, что Аккон относится к Латинскому королевству в Палестине, в нем говорят по-французски.
— Натанаэлъ только два дня назад прибыл в Тунис, — пояснил сын эмира, — мы вместе дежурили у твоей постели. А ты так и не заметил?
— Не помню... — прошептал Жан-Пьер. А потом собрался с силами и все же спросил: — Воцарился ли мир в Тунисе?
Лицо Халида помрачнело.
— Несколько дней назад в Элъ-Багире произошла стычка между крестоносцами и нами. Карл Анжуйский напал на нас. Слава богу, погибли лишь немногие... — И Халид вновь улыбнулся. — Но не беспокойся. Мой отец сговорился с сицилианским королем, и вскоре вновь воцарится мир. Крестоносцы покинут наши земли и вернутся в свои родные края! Между отцом, повелителем Египта Бибаром и Анжуйцем сейчас вовсю идет торг!
— Они сговариваются о мире? — спросил Жан-Пьер. — А точно ли это? Или ты просто хочешь успокоить меня?
— Нет, Халид говорит правду, — вмешался в их разговор молодой рабби. — Один из наших величайших философов, Маймонид, считал, что исход брани может решить только ссора, а попытка договориться есть основа примирения. Собственно, о том же говорил и ваш апостол Павел в послании к коринфянам.
Жан-Пьер был изумлен. Иудейский рабби знал Новый Завет и даже цитировал его.
Словно читая мысли де Вуази, Халид заметил:
— Видишь, Натанаэлъ знает христианскую Библию и Коран намного лучше, чем мы с тобой! Уверен, нам троим предстоят интересные беседы! Так что набирайся сил для предстоящих разговоров...
Тем временем в лагере крестоносцев и пилигримов в развалинах крепости Марса происходило следующее.
С тех пор как в лагерь крестоносцев прибыл Карл Анжуйский, его дни — кроме того, когда была стычка в Элъ-Багире, — состояли из воинских советов, посещений больных и раненых рыцарей и воинов, которые что-то ждали от него: или нападения на Тунис, дальнейшего похода в Святую землю, или (и таких было большинство) долгожданного возвращения на родину.
Казалось, мир с момента смерти Людовика IX затаил дыхание, да так и боялся выдохнуть.
5 сентября Карл Анжуйский пригласил к себе всех военачальников похода. Эмир Аль-Мустанзир за несколько часов до того в знак мира прислал королю Сицилии трех оседланных иссиня-черных жеребцов, два великолепных шелковых ковра и деревянный ларь с золотыми монетами. Когда руководители крестового похода собрались в шатре Карла Анжуйского, король Сицилии решительным голосом оповестил их, что он, имея в виду, что половина воинов-крестоносцев либо уже умерла, либо лежит при смерти, отказался от любой мысли о военном столкновении с эмиром Туниса. Все устремили взгляды на дофина Филиппа. В последние дни, когда влияние сицилианского короля становилось все заметнее, Филипп все громче заявлял о том, что никогда не допустит, чтобы гарантированная победа отца над Тунисом была упущена из рук, а христианское воинство ради материальной выгоды Анжуйца спасовало перед эмиром. Однако сейчас дофин молчал. Очевидно, и он понимал, что война с Тунисом будет проиграна.
Зато Альфонс Пуату решительно выступил вперед.
— Нет, брат мой! — крикнул он Карлу. — Мы не должны давать врагам нашим времени на передышку, чтобы подготовиться к сопротивлению! Надо брать штурмом их стены! В интересах нашего упокоившегося брата я убежден, что договор с этим безбожным эмиром Туниса — дело бесчестное, оно было бы предательством наших святых задач, а следовательно, нашим страшным грехом!
Карл Анжуйский бросил на брата яростный взгляд. А затем решительно заявил, что дело-то уже решенное и спорить он не намерен. Он огласил отдельные пункты мирного договора, заключенного с эмиром, умолчав о том, что Аль-Мустанзир уже выплатил контрибуцию.
— Я собираюсь отправить воинов в родные края, — завершил свою речь король Сицилии.
Беспокойное ворчание раздалось в походном шатре Анжуйца. Рыцари умоляли его продолжить поход на Иерусалим. Король Сицилии выслушивал их с плохо скрываемым нетерпением. Он и не думал раскрывать перед ними свои карты. Никто не знал, что гонцы Анжуйца уже ведут переговоры при дворе египетского султана Бибара об открытии Иерусалима для христианских пилигримов из Сирии и европейских земель, причем политическое главенство мусульман над святыми землями Анжуец не думал ставить под сомнение. И поскольку Аль-Мустанзир поддерживал предложения сицилийского короля, можно было добиться подобного компромисса. Отвоевывать святые земли Анжуец и не собирался.
Поздним вечером освещенный ярким светом факелов Карл Анжуйский обратился к толпе воинов-крестоносцев.
Когда он сообщил, что вскоре воинство будет отправлено в Европу, из тысяч глоток вырвались крики радости и восторга. Однако были в толпе и такие, что возмущались. Но слышно их не было...
Его живописные полотна совсем не фотография... Но «истинный образ» Христа можно увидеть на картинах великого испанского художника XVII века Франсиско де Сурбарана. Сурбаран всю свою творческую жизнь рисовал святой образ на ткани в манере «тромплей», то есть «обман зрения». И всякий раз великий художник интерпретировал его по-разному. В 1631 году Сурбаран написал картину «Святой лик». На ней он представил то, что в 1898 году увидел итальянский фотограф: среди складок ткани четко вырисовываются черты распятого Христа. Повторю: это картина 1631 года. Спустя двадцать пять лет, в 1656 году, художник создал еще более поразительное творение. На этом полотне черты лица проявляются на плащанице. Лицо Христа изображено как неясное пятно цвета запекшейся крови. При этом Франсиско де Сурбаран никогдане видел Туринской плащаницы...
Наука ссылается в своих сомнениях по поводу подлинности на следующего персонажа средневековой истории — монаха-бенедиктинца Корнелиуса Зантифлета. Он был в 1449 году в Льеже (Бельгия) во время демонстрации плащаницы Христа, проведенной по распоряжению Маргарет де Шарне. Местный епископ счел, что изображение на плащанице написано красками. По долгу службы Зантифлет с выводами епископа согласился и добавил, что плащаница «написана восхитительно». На этом средневековом свидетельстве современная наука основывает свои сомнения.
