ipse Pileatus Christianus est. «Бог во фригийском головном уборе — то есть Аттис — тоже христианин» {105}.
Но все усилия, направленные на то, чтобы сохранить варварский культ, охваченный нравственным упадком, оказались тщетными. И в том самом фригийском святилище, где на закате IV в. были принесены в жертву последние тельцы, сегодня возвышается базилика Ватикана.
Нет ни одной восточной религии, у которой мы могли бы с такой точностью проследить ее последовательное развитие в Риме, как это возможно в отношении культа Кибелы и Аттиса, нет ни одной, в которой бы так отчетливо проявилась одна из причин, приведших их всех к упадку и исчезновению. Все они восходили к далекой эпохе варварства и унаследовали от этого дикого прошлого множество мифов, гнусность которых можно было замаскировать, но не превозмочь, при помощи философского символизма, обрядов, любые мистические интерпретации которых плохо скрывали лежащую в их основе грубость, пережиток примитивного натурализма. Расхождение между морализаторскими тенденциями у теологов и изуверской непристойностью традиции отнюдь не было таким уж разительным. Бог, которого пытались представить как царственного владыку Вселенной, был ничтожным персонажем, к тому же запятнавшим себя непристойной любовной авантюрой; тавроболия, призванная удовлетворить самые высокие человеческие надежды на духовное очищение и бессмертие, оказывалась кровавой баней, напоминавшей какую-то каннибальскую оргию. Ученые и сенаторы, принявшие участие в этих мистериях, увидели, что в них священнодействуют нарумяненные евнухи, постыдное поведение которых вызывало упреки, а головокружительные танцы походили на движения вертящихся дервишей или одержимых. Понятно отвращение, вызываемое этими церемониями у тех, чью способность рассуждать не перечеркнула фанатичная вера. Нет такого идолопоклоннического суеверия, о котором христианские полемисты говорили бы с большим презрением, и, разумеется, они имели для этого причины. Но им не пришлось вливать свое новое вино в старые мехи, и, несмотря на все те гнусности, которые могли пятнать эту древнюю фригийскую религию, мы не должны отказывать ей в справедливости, недооценивая ее долгие усилия, направленные на постепенное облагораживание и облечение в форму, которая позволила бы ей отвечать новым требованиям морали на трудном пути римского общества к религиозному усовершенствованию.
Глава IV
ЕГИПЕТ
Среди всех древних религий нет ни одной, известной нам лучше, чем египетская. Ее развитие мы можем проследить на протяжении трех или четырех тысячелетий, в оригинале читать ее священные тексты, мифологические повествования, гимны, ритуалы, Книгу Мертвых, распознавать в ней разнообразные представления о сверхъестественных силах и будущей жизни; бесконечное количество памятников сохранили для нас облики богов и изображения богослужебных сцен, множество надписей и папирусов рассказывают нам о жреческой иерархии основных храмов. Может показаться, что это неисчислимое множество всяческих документов, расшифровка которых продолжается уже около века, должны рассеять любую неясность по поводу религии Древнего Египта и позволяют точно определить источники и первоначальный характер культа, который позаимствовали у подданных Птолемеев греки и римляне.
Но тем не менее это не так. Безусловно, из четырех великих восточных религий, перенесенных на Запад, именно в отношении культа Исиды и Сераписа проще всего установить его связи с древними верованиями его первой родины; но мы до сих пор очень мало знаем о том, как он был организован сначала и каким он был до начала имперского периода, в течение которого его ожидало столь славное будущее.
Однако один факт кажется определенным: египетский культ, распространившийся в греко-латинском мире, произошел из основанного Птолемеем Сотером Серапиума в Александрии, примерно так же как иудаизм из иерусалимского храма. Но древнейшая история этого знаменитого святилища окружена столь густым частоколом благочестивых легенд, что в них могут заблудиться даже самые знающие исследователи. Было ли происхождение Сераписа местным или же он прибыл из Синопы, Селевкии или даже Вавилона? Каждое из этих предположений еще недавно находило себе защитников. Происходит ли его имя от имени египетского бога Осириса-Аписа или от халдейского Сар-Апси? Grammatici certant (филологи спорят) {106}.
Все-таки какое бы мы ни приняли решение, одно очко у нас в кармане: Серапис и Осирис либо имели одинаковое происхождение, или же моментально были отожествлены. Божество, почитание которого вел в Александрии первый Птолемей, правило миром мертвых и разделяло с ними свое бессмертие. Это сугубо египетский бог, самый чтимый из всех божеств долины Нила. Уже Геродот сообщает нам, что Исиду и Осириса почитают все жители страны, и их традиционные празднества включают тайные церемонии, священный смысл которых греческий рассказчик раскрыть не дерзнул {107}.
Египтяне и сами легко приняли новый культ Сераписа, в котором узнавали своего Осириса. В Египте существовала традиция, согласно которой каждая новая династия вводила новое божество или отдавала какое-то предпочтение покровителю того нома, из которого сама происходила. Эта политика всегда меняла небесное правительство одновременно с земным. Естественно, что при Птолемеях александрийский Серапис стал одним из главных божеств страны, так же как при фиванских фараонах во главе небесной иерархии встал почитаемый в их городе Аммон, а при саисской династии высочайшим почетом пользовалась местная Нейт. Во времена Антонинов в Египте насчитывалось сорок два Серапиума {108}.
Но Птолемеи не ставили перед собой цель добавить к бесчисленному количеству египетских богов, уже почитаемых их подданными, еще одного. Они хотели, чтобы этот бог объединил в общем культе два народа, населявших их владения, и тем самым содействовал их слиянию. Греки должны были служить ему бок о бок с местными жителями. Это была плодотворная политическая идея — установить в Александрии эллинизированный египетский культ. Традиция, о которой сообщает Плутарх {109}, требовала, чтобы Манефон, жрец из Гелиополя, открытого для новых идей, и Тимофей, элевсинский евмолпид, вместе вынесли решение о характере, который следовало придать новоприбывшему культу. Фактически синтетическую религию, основанную Лагидами, отличает сочетание древней веры фараонов и греческих мистерий.
Во-первых — и именно в этом состояло глубокое изменение — в качестве богослужебного языка теперь использовалось не местное наречие, а греческий. Философ Деметрий Фалерский, которого Серапис поразил слепотой, составил в его честь пеаны, которые еще пели и несколько столетий спустя при цезарях {110}. Можно подумать, что поэты, состоявшие на жалованье у Птолемеев, усердно соревновались, прославляя божество своего благодетеля, и древние требники, переведенные с египетского, обогатились поучительными отрывками, написанными с подлинным вдохновением. Некоторое представление об этих священных сочинениях может дать, несмотря на позднее происхождение, обнаруженный на острове Андрос гимн в честь Исиды, вырезанный на мраморе {111}.
Во-вторых, художники заменили древних иератических идолов более привлекательными изображениями, наделив их красотой бессмертных. Нам неизвестно, кто стал автором иконографического типа Исиды, облаченной в льняное одеяние, завернутой в завязанное на груди покрывало с бахромой, лицо которой, нежное и задумчивое, миловидное и полное материнской ласки, сочетает идеалы, придуманные
