великолепных образов в его текстах накладываются друг на друга и затем исчезают, чтобы неожиданно появиться снова. Чаще других возникают яркие, поразительные образы союза, основанного на любви, которым противопоставлены картины неверности, измены, блуда. Всё это показано с предельной выразительностью, причем можно утверждать, что тут «символ брака – важнейший символ завета» [111]. К примеру, у Иеремии Бог говорит Своему народу: «Я вспоминаю о дружестве юности твоей, о любви твоей, когда ты была невестою, когда последовала за Мною в пустыню, в землю незасеянную» (2:0).
И далее: «Если муж отпустит жену свою, и она отойдет от него и сделается женою другого мужа, то может ли она возвратиться к нему? Не осквернилась ли бы этим страна та? А ты со многими любовниками блудодействовала, – и однакоже возвратись ко Мне, говорит Господь» (3:1).
Вслед за Иеремией символику эроса воспроизвел и развил Иезекииль (VI в. до Р. Х.). То, что Осия написал мазками возвышенной и пылкой поэзии, а у Иеремии было представлено в ярких и порой скорбных образах, Иезекииль превращает в искусную композицию, полную гневного пафоса, выраженную иногда в жестоких сценах.
У Осии, как и у Иеремии «жена» Бога – Израиль, у Иезекииля – Иерусалим, ибо он олицетворяет избранный народ. В пророческом тексте Осии сразу говорится о браке, Иеремия возвращается ко времени помолвки, Иезекииль идет еще дальше – к рождению, затем к юности и, наконец, к бракосочетанию супруга и супруги (т. е. иерусалимской общины):
При рождении твоем – в день, когда ты родилась, – пупа твоего не отрезали, и водою ты не была омыта для очищения, и солью не была осоленена и пеленами не повита. Ни чей глаз не сжалился над тобою, чтоб из милости к тебе сделать тебе что-нибудь из этого; но ты выброшена была на поле, по презрению к жизни твоей, в день рождения твоего. И проходил Я мимо тебя и увидел тебя, брошенную на попрание в кровях твоих, и сказал тебе: «в кровях твоих живи!»… Умножил тебя, как полевые растения; ты выросла и стала большая и достигла превосходной красоты: поднялись груди, и волоса у тебя выросли; но ты была нага и непокрыта. И проходил Я мимо тебя и увидел тебя, и вот, это было время твое, время любви; и простер Я воскрилия риз Моих на тебя и покрыл наготу твою, и поклялся тебе, и вступил в союз с тобою, говорит Господь Бог, – и ты стала моею (16:4–8).
Иезекииль рассказывает о свадьбе подробно, словно любуясь обрядом: он упоминает об омовении, одевании, украшении возлюбленной, а уже далее рассказывается о прискорбных изменах. Однако Бог – любовник столь же упорный, сколь и страстный: то, о чем намекает Иеремия, Иезекииль провозглашает открыто: несмотря на неблагодарность, предательства и бесконечные нарушения взятых женой обязательств, Бог подтверждает свою безмерную любовь, добавляя, что его супруге (Иерусалиму) сначала необходимо раскаяться:
Я вспомню союз Мой с тобою во дни юности твоей и восстановлю с тобою вечный союз. И ты вспомнишь о путях твоих, и будет стыдно тебе… Я восстановлю союз Мой с тобою, и узнаешь, что Я – Господь, для того, чтобы ты помнила и стыдилась и чтобы вперед нельзя было тебе и рта открыть от стыда, когда Я прощу тебе все, что ты делала (16:60–63).
Нельзя не обратиться и к Книге пророка Исайи, несмотря на связанные с ней многочисленные и порой трудноразрешимые проблемы. Ее относят к нескольким авторам: к Первоисайе (VIII до Р. Х.), Второисайе (VII в.) и Третьисайе (VI–V вв.) – под именем последнего, вероятно, скрываются несколько составителей или целая пророческая «школа». Поэтому главы этой книги следует разделить на три блока: 1-39; 40–55; 56–66.
У Первоисайи брачная символика уже вполне работает, хотя бы в зародыше, и вместе с ней задается схема: верность Бога – неверность народа. Мы не можем знать с уверенностью, был ли этот пророк предшественником Осии или нет. Первоисайя жил на юге Палестины, в Иудейском царстве в Иерусалиме в VIII в. до Р. Х., т. е. приблизительно в тот же период, когда проповедовал Осия – но в Северном царстве. Сходные акценты присутствуют и у Первоисайи, однако Осия построил всё свое пророческое послание на страстной брачной символике. С другой стороны, Первоисайя, в чьих глазах Иерусалим сделался «блудницей» (1:21), призывает эту «верную столицу», «город правды» (1:21, 26) к обращению. Это обращение состоит не в бесчисленных жертвоприношениях, а в утверждении истины, помощи угнетенным, защите сирот и вдов (1:17, 23).
Второисайя последовательно и энергично воспроизводит символику эроса, уже имевшую к его времени значительную историю, и оригинально развивает ее (54:1-17). Перед заключением завета с Богом, утверждает этот пророк, община Израиля была как дева, не имеющая мужа, одинокая, бездетная, отвергнутая. Благодаря завету эта община стала супругой Господа и матерью многочисленного потомства. По ее вине супруг ушел, и она вновь стала одинокой и бездетной, подобно незамужней деве или безутешной вдове. Но Бог не забывает свою любовь – развод не окончателен, и у оставленной больше детей, чем у неплодной. Отныне примирение возымеет всепобеждающую и вечную силу.
Вот, например, как у этого пророка говорит Бог: «На малое время Я оставил тебя, но с великою милостию восприму тебя. В жару гнева Я сокрыл от тебя лицо Мое на время, но вечною милостию помилую тебя, говорит Искупитель твой Господь» (54, 7–8).
Треьеисайя не скрывает уже привычного бурного возмущения общиной-женщиной, изменяющей, предающейся блуду, рождающей незаконных детей. Но далее он щедро возвещает великолепие супружества и самой супруги («земля», город), которой окончательно овладел ее божественный супруг:
Не будут уже называть тебя «оставленной», и землю твою не будут более называть «пустынею», но будут называть тебя: «Мое благоволение» [112], а землю твою – «замужнею», ибо Господь благоволит к Тебе, и земля твоя сочетается. Как юноша сочетавается с девою, так сочетаются с тобою сыновья твои; и как жених радуется о невесте, так будет радоваться о тебе Бог твой (62:4–5).
Против этого направления пророческой традиции прозвучало достаточно несколько взволнованных возражений со стороны феминисток.
Олицетворение Израиля или Иерусалима в образе неверной жены, которая без меры и стыда блудит, оскорбило читательниц-феминисток, увидевших в этом образе тяжкое бремя «неисправимого женоненавистничества» [113]. Разумеется, пророки, вменяя в вину избранному народу и святому городу неверность Богу и последовавшую за ней череду безнравственных действий, имели в виду всех жителей Израиля или Иерусалима, а не только женщин. Но изображение обвиняемых в образе женщины показалось оскорбительным и опасным: с точки зрения этих феминисток, прибегать к «мощной обвинительной риторике» [114], изображая женщин в качестве символов злодейства и
