плотский характер эроса, прославляемого в Песни песней: завораживающее изображение женского тела, радостное сплетение всех чувств, раскрытие красоты без всяких запретов и без всякого одухотворения, пылкое неудержимое любовное желание и откровенное стремление его удовлетворить, когда личности влюбленных целиком поглощены томлением и жаждой соединения.
Как-то было сказано, что в Библии «самая сильная из описанных страстей – это, несомненно, любовная страсть мужчины и женщины, изображенная в Песн 1:3; 3:1–4. В ней невозможно отделить личность от nefes, наполненной страстным желанием» [123].
В рамках синтетического антропологического подхода человек в Библии обозначается древнееврейским словом nefes, что подразумевает единичного индивида, единичное живое лицо (Быт 2:7), причем удачным образом как мужчину, так и женщину. В этом свете человеческое бытие в библейских текстах представлено в своем единстве как нечто, не имеющее «я», но являющееся этим «я», испытывающим желания, также и сексуальные. Ветхий Завет в самом деле считает слепым и даже отвратительным безличный сексуальный импульс, который можно удовлетворить с помощью мерзостной проституции (Иер 2:23–24). Но само по себе эротическое желание говорит о врожденной доброте творения, о дарованной радости жизни и даже со здоровым реализмом указывает, что подобное желание находится в русле первоначальных намерений Создателя. Вечная мудрость Израиля заключена в наставлении Кохелета: «Наслаждайся жизнью с любимой супругой во все дни преходящей жизни твоей, которую дал тебе Господь, ибо такова твоя судьба в жизни и в трудах твоих под солнцем (9:4)».
К этому следовало бы добавить: Deus Abraham, Deus Isaac, Deus Iakob minime invidiosus! [124]
Бог Израиля ничего не хочет отнимать у человека, и уж во всяком случае не это «радостное торжество всех чувств», в котором выражается эрос [125]. Его создатель – сам Бог! Это Он сотворил таким бытие человека, дав ему жажду счастья и способность наслаждаться, как залог – почему бы и нет? – блаженства, которое однажды по высшей своей щедрости дарует Бог человеку во всей полноте и навеки.
Не раз отмечалось, что в Песни не приводится в явном виде ни одно из известных у Израиля имен Бога и нет намека на продолжение рода, на деторождение как следствие любви. Более того, утверждалось, что ее действующие лица «не религиозны, не думают о Боге, а только о любви в совершенно безрелигиозном плане» [126].
Но смешение сексуальности и религиозности характерно для язычества, а не для библейской религии: согласно ей мир становится именно миром и любовь существует именно как любовь. Поэтому, на первый взгляд, Песнь песней – одна из самых языческих библейских книг. Однако почему реальное присутствие Бога равнозначно четко выраженным мыслям о Боге и присущим Ему именам? Между тем, если причислять Песнь, как это уже делается, к книгам Библии, называемым «премудростью», то можно отметить, что для подобной литературы, переживавшей расцвет на всем древнем Ближнем Востоке, не характерна откровенная религиозность (хотя израильская Библия, естественно, вся пронизана спонтанной связью с верой). Так почему же в Песни песней отсутствие имени Бога должно действительно означать отсутствие Бога?
С другой стороны, в Песни имя Бога один раз как будто произнесено, хотя бы в усеченной форме в выражении «пламень Яхве (šalhebetjah)» (8:6). Можно предположить, что не случайно, а с полным сознанием причины и с деликатной скромностью, не загромождая текста, тут названо Имя великого тайного Творца всех проявлений любви [127]. Не лишено значения и то, что Имя было названо, как уже отмечалось, в самом возвышенном фрагменте Песни. Но ведь присутствие Бога и зажгло пламя эроса, загоревшееся «в начале» в Адаме, загоревшееся тогда и только тогда, когда он в первый раз увидел перед собой Еву – женщину, которую Бог извлек из него и привел к нему (гл. 3.2). Не было ли так, что Адам, бывший до того момента существом собирательным, стал тем, кем ранее он не был, – человеческой личностью мужского пола перед человеческой личностью женского пола? Тогда он и произнес свои первые слова, и это были слова любви.
Эрос, переливавшийся через край в радостном возгласе Адама, всегда звучит в истории, звучит всякий раз, когда сердце человека захватывает, пронзает изумление от открытия любви к другому-вне-его, к женщине (Быт 2:23). Не будет преувеличением и тем более произволом, если приведенную выше интерпретацию (гл. 3.2) отнести к женщине и если вложить в ее уста – в совершенной взаимности – слова первого мужчины, как будто и она ликующе восклицает, потрясенная встречей с другим-вне-ее, с иным, но подобным ей, вместе с ней предназначенным быть одним-с-другой и одновременно одним-для-другой: «Теперь он кость от костей моих и плоть от плоти моей!»
Если теперь мы соединим тонкой, но крепкой и сверкающей золотом нитью Песнь песней с Книгой Бытия, протянув ее через книги пророков, то почему нельзя отнести к Богу-Творцу и сотворение эроса? Он существовал уже в самом начале, но проявляется снова и снова в каждой женщине и в каждом мужчине, охваченных восторгом такого рода любви. Но откуда должен был появиться этот эрос: из первобытного бессмысленного хаоса, из бесформенной и не осознающей себя материи, из неведомо как устроенной природы, которую приводит в порядок разве что эволюция? Или же от Некоего таинственного, пожелавшего наложить печать Своей мудрости и даже Своей идентичности также и на любовь эротическую?
Песнь песней, прославляющую сексуальность как реализацию человеческого бытия, захватывающую и приводящую в восторг человеческую личность всю целиком, можно воспринимать и как открытый непоколебимый протест против сложившегося в реальной истории уклада отношений между мужчиной и женщиной: против грубости и обмана, эгоизма и корысти, угнетения и порабощения, против оборотной стороны эроса, его извращения, которое представляет собой удаление от Бога. Напротив, сияющая чистотой картина, изображенная в данном библейском документе, возвращает эрос первозданному творению: это становится как бы возвращением в Эдем невинности, когда еще не было греха и смерти и любящие относились друг к другу согласно намерениям Бога, когда не знали иного, кроме сердечной нежности, великодушной жертвенности, освобождающего альтруизма.
5.2. Существует ли примат эроса в женской субъектности?
Любовь, проявляющаяся как эрос, изначально заключает в себе нечто божественное. Об этой форме любви говорится на многих страницах Библии, но особенно ярко она светится в чистом кристалле Песни песней, где нет ни капли женоненавистничества, ни малейшего следа неуважения, недоверия, презрения к женщине. При этом женщина говорит в этой книге более богатым и выразительным языком и устремляется к мужчине даже с большей страстностью, чем он к ней. Это волей-неволей признают и феминистки. Признавая, что во многих других частях Библии сексуальность, вообще говоря, трактуется как явление, требующее осмотрительности и самообладания, они согласны с тем,
