Зачем тогда идти вслед за типично «андроцентрическим» представлением о женщинах как о чем-то «особом» – представлении, изобретенным одними лишь мужчинами? И не следует ли дать исследованию женщин (внутри различных культур и различных их фаз) если не строгое теоретическое обоснование, то хотя бы надежный понятийный аппарат?
Двигаясь по такому пути, феминизм стал утверждать, что андроцентризм отравил западную культуру: всякий раз, когда речь шла о человеке как историческоом субъекте, на самом деле подразумевался исключительно мужчина; полное человечество ограничивалось только мужской его частью. В таком ограниченном пространстве женщина рассматривалась не как автономное, «наличествующее» существо – «абсолютным» субъектом являлся мужчина, в то время как женщина оставалась «другим», чем-то относительным. Но хуже всего то, что с андроцентрической позиции стали рассматривать человека не только мужчины, но и сами женщины. Последние привыкли к подобной позиции настолько, что даже не ставили вопроса, верна она или нет, можно с ней соглашаться или нельзя. Тем самым женщины превратились в узниц системы, того социального и ценностного порядка, который подчинил их мужчинам и при котором «само понятие “равенство” означало лишь равенство мужчин» [15].
Данный порядок описывал не то, что существовало, а то, что соответствовало основополагающей норме, олицетворявшей человека исключительно мужского пола. Нормативное человечество имело мужской род, который считался мерой всех вещей и людей. Если обнаруживалось какое-то «отличие», то это влекло за собой лишь неравенство и более низкое положение. Когда же порой утверждалось, что женщина пусть «другая, но равная», это маскировало «подразумеваемую подчиненность, т. к. данное отличие женщины определялось не ею, а другим» [16].
Феминистки, несмотря на зачастую упрощенческий схематизм своих рассуждений, не говоря уже о явной агрессивности, наметили немаловажные проблемы. Они сформулировали обвинения, так сказать, по всему фронту. Андроцентризм феминистки прочно связали с антропологическим дуализмом, характерным для западной культуры, понимая под ним противопоставление души и тела, со времен античности пустивший корни в социально-политической и культурной структуре патриархального строя. Если андроцентризм стал господствующим умонастроением, то патриархат превратился в систему, где мужчины осуществляют свою власть прежде всего над женщинами, но также и над детьми, над рабами, над целыми народами.
Согласно этому «ядру» феминистской интерпретации, приниженное положение и подавление женщин вытекает не из врожденных биологических различий полов, а из патриархальной системы и ее законов в сфере собственности, семьи, супружеских отношений: «половое различие» между мужчиной и женщиной тем самым не задано «природой», но скорее является по своей сути социальной конструкцией, творением «культуры» в ее различных формах и проявлениях.
С момента рождения мальчик и девочка социализируются в соответствии с ролями, которым каждая культура придает собственное символическое значение и которыми задаются виды деятельности, исходящие из простейших биологических различий между полами, таких, например, как беременность и вскармливание у женщин. Продуктом патриархальной культуры как раз и является дуализм пола и сексуальных ролей: его четкая определяющая задача – создание и сохранение механизмов контроля и господства мужчин над женщинами. При патриархате публичная сфера организована на основе классовых различий, тогда как сфера частной жизни определена иерархией именно половых ролей. Первая сфера соответствует государственному устройству и четко отделена от второй, которая отождествлена с семьей, до сих пор обрекающей женщин на зависимость и эксплуатацию. Только в обществе, где границы между публичным и частным строго не прочерчены, положение и роль женщин имеют тенденцию к сближению с положением и ролью мужчин [17].
Нетрудно признать, что феминистское самосознание и, если угодно, феминистская идеология возникли не случайно. Огромные экономические, социальные, политические сдвиги в современном мире, вызревавшие еще в XVIII–XIX вв., в XX в. во всё большей степени побуждали женщин стать полноправными «субъектами». Не стоит также оставлять в стороне сильное увлечение феминистками распространенным ныне теоретизированием о «субъектности». Очевидно, что над этой «субъектностью» первыми задумались мужчины, осознавшие женщин как некую данность и более – как «объект» мышления. Со времен декартова cogito – «я мыслю, следовательно, я существую» – мужчины упорно не обсуждали вопрос о приспособлении субъектности, при ее разделении на мужское и женское начала, к конкретным историческим условиям. Однако они выработали так называемый универсализм субъектности, который в действительности лишь абсолютизировал ее мужской вариант. Из-за очевидной пристрастности такого представления были искажены теоретические контуры субъектности. Ущербно слепленная на мужской основе без сопоставления и тем самым без корреляции с женской субъектностью, подобная мужская субъектность оказалась не просто упрощенной, но в конечном счете фальсифицированной – карикатурной маской. В ответ на это женщины или, точнее, их авангард (т. е. феминистки), восстав, потребовали дать им право самим говорить о своей субъектности. Феминистки также убеждены, что тем самым вынудят мужчин выработать более адекватное самосознание и обрести самих себя благодаря подлинной субъектности.
Из этой взрывоопасной, хотя довольно запутанной смеси исторического, социологического, антропологического анализа, где собраны аргументы, призванные обнажить и разбить явный или тайный андроцентризм, феминизм обрел ресурсы к боевым действиям во всех областях. Он счел своим первейшим долгом противостоять патриархату с его тайным и явным женоненавистничеством. Теоретического рассуждения становилось недостаточно: точнее, оно выросло до рабочего инструмента, боевого всестороннего оружия.
В этот момент, причем не только благодаря самым бдительным дозорам феминизма,
женщина, чтобы быть самой собой, становится антагонистом мужчины. На злоупотребления власти она отвечает стратегией поиска власти. Этот процесс ведет к соперничеству полов, когда идентичность и роль одного утверждаются в ущерб другому. Результатом всего этого становится опасная путаница в антропологии, непосредственно и губительно воздействующая на структуру семьи [18].
1.2. Женщина и мужчина между «различием» и «гендером»
Тема, до сих пор только намечавшаяся, теперь нуждается в более точных определениях. В течение последних примерно двадцати лет феминистская теория, развив деятельный антагонизм, отказывается от понятия полового «различия», перейдя к понятию «гендера» (итал. genere, англ. gender). На первый взгляд в нем нет ничего опасного, но в действительности его использование весьма рискованно, если вообще не губительно. Понятие «гендера», введенное в 1986 г. Джоан Скотт в качестве методологического ключа к феминистской историографии, позволило объявить неадекватной разрабатывавшуюся до тех пор «историю женщин». Ныне «гендер» призван стать образующим элементом общественных отношений, основанных на принятых различиях между полами; именно он определяет отношения власти. Только «гендер» способен якобы положить начало подлинной феминистской историографии: в противоположность «полу», связанному с биологической реальностью, «гендер» реально соотносится с социальными, культурными, философскими, религиозными измерениями, прежде присущими «полу». Перекличка «пола», заданного биологически, и «гендера», порожденного культурой, действительна как для мужчин, так и для женщин. Следовательно, используя это понятие, можно, казалось бы, избежать и андроцентризма, и асексуальности – двух явлений, исходящих из традиционной антропологии.
После первого толчка теоретизирование вокруг «гендера» бурно развивалось. «Пол», ранее понимавшийся как неизменный данный природой признак,
