не считать интриг языческого жречества и провинциальных демагогов и проявлений нормальной подозрительности самодержавной власти, не было ничего похожего на официальную и всеобщую ненависть к христианам, хотя поведение христиан было всегда в достаточной мере непримиримым. Но в начале IV века с обеих сторон создалось положение напряженное и опасное.
Великие усилия Диоклетиана вдохнуть новую жизнь в огромный организм империи, сначала путем мелочного надзора, а затем путем подразделения империи между двумя императорами, называвшимися Августами, и двумя Цезарями, оказали определенное серьезное влияние на политические интересы бюрократии, а христианская церковь, на которую долгое время смотрели то с презрением, то с ненавистью, достигла такой степени организованности и стала такой значительной силой, что всякий, имевший широкий взгляд на будущее государства, не мог не считаться с ней.
В то же время видоизменилось и язычество, так называемые неоплатоники восстановили древнюю мифологию и теологию в формах, которые легко можно было сравнить с отвлеченным учением церкви; в образованных слоях общества существовала в некоторой степени религиозная ревность к христианам, как хулителям чужих богов. Вряд ли такому правителю, как Диоклетиан, понадобились убеждения со стороны его антихристианского коллеги, цезаря Галерия, что христианская церковь, усиливающееся государство в государстве, все еще отстаивающая свое официальное учение о близком конце света и отвергающая культ императора, была неподходящим и опасным элементом в системе империи.
Действительно, церковь была явным источником политической слабости империи, хотя и не столь опасным, как само самодержавие. Таким образом, стремление уничтожить христианство было почти естественным выводом из государственных идеалов Диоклетиана. Он попытался сообщить новый ореол святости культу императоров, назвав себя Jovius, а своего коллегу Максимина — Herculius: чтобы его усилия увенчались успехом, казалось необходимым сокрушить единственный культ, прямо стоявший у него на пути и как вероисповедание, и как организация. Кроме того, специальный повод для суровых мер подал Галерию отказ христианских солдат подчиняться некоторым приказам, которые они считали незаконными.
Не следует забывать, что некоторое оправдание для своей политики репрессий императоры и чиновники находят в ожесточенных спорах между христианскими сектами и группами. Евсевий признает, что между ними велась чуть ли не форменная война; в борьбе за власть выступали одни епископы против других, одна партия против другой; при этом прежде всего считалось обычным делом обвинять противника в самых худших злодеяниях.
Некоторые из наиболее мрачных обвинений, возводившихся на христиан язычниками, были, в сущности, повторением обвинений, выдвигавшихся ортодоксами против еретиков, а монтанистами и другими — против ортодоксов. Легковерный язычник вполне мог поверить, что все без различия христиане устраивают мерзкие ночные оргии и заслуживают лишения права собраний.
Однако, не следует думать, что оба императора — Диоклетиан и Максимин и гонитель христиан — цезарь Галерий действовали таким образом из соображений нравственных; хотя Галерий был ревностным язычником и имел фанатичную мать, но мотивы для гонений у него были чисто политические. Страстям ревнителей веры среди язычников был дан некоторый простор, и если предание у Евсевия не просто сказка, то преследования часто проводились с ужасающей жестокостью.
С другой стороны, существуют засвидетельствованные христианами сообщения о человечности многих из лучших язычников, укрывавших своих христианских друзей и родственников: цезарь Констанций Хлор, управлявший Галлией, Британией и Испанией, отнесся чисто формально к указу императоров, уничтожая церкви и священные книги, но щадя их владельцев. Наконец, тот факт, что в течение десяти лет гонений число жертв во всей восточной и центральной части империи не превысило, невидимому, двух тысяч, показывает, что масса христиан или покорилась, или спаслась от гонений.
Впоследствии возникли жестокие споры, напоминавшие такие же споры, возникшие в предыдущем столетии, о том, как надлежит обращаться с traditores (предателями), которые подчинились и отреклись от веры; наиболее ревностные церкви и секты налагали на согрешивших продолжительное покаяние или отказывались принять их обратно в свою среду. Так как такого рода курс грозил только ослабить их самих, большинство церквей соблюдало известную политичность в наложении взысканий.
Но вот наступило время, когда церковь из предмета ненависти со стороны государства должна была стать его орудием. Как раз перед своей смертью, в 311 г., Галерий, который был весьма посредственным государственным деятелем, начал понижать то, что несомненно уразумел бы Диоклетиан, если бы он жил дольше, и что внушил, вероятно, своим коллегам Констанций Хлор, — а именно, что правильной государственной политикой будет не сокрушение, а использование христианской организации. Если эта точка зрения не была усвоена еще гораздо раньше наиболее трезво разбиравшимися в политике императорами, то этому помешала первоначальная антигосударственность христианского культа.
Отстаивание учения о близком конце света, проповедь безбрачия, осуждение земных властей, ожесточенная борьба с существующими государственными культами, так же, как отказ приносить жертвы статуе императора, — все это долгое время заставляло видеть в христианах естественных врагов всякого гражданского управления. Но, по мере того, как численность и богатство церкви возрастало, епископы и священники все больше стремились сообразоваться с обычными нормами общественной жизни; а так как, если не считать самого государства и культа императоров, христианская организация была тогда единственной, раскинувшейся по всей империи, то государству, очевидно, оставалось или уничтожить ее, или ее прибрать к себе.
Великие гонения, поставившие себе целью первое, только обнаружили непригодность гонений для этой цели, так как сами язычники помогали укрывать ревностных христиан, а более слабым духом достаточно было временно склониться перед бурей. Уже Константин, действуя смело в духе принципов своего отца, предоставил христианам полную свободу исповедания в своей части империи; то же самое сделал и Максенций, борясь с ним за власть над Западом.
Даже на Востоке Максимин то преследовал, то терпел христиан, в зависимости от того, приходилось ли ему нажимать на Галерия, или мириться с ним.
Наконец, образ действий Галерия, отменившего свой указ о гонениях, доказывает, что он не только признал свою неудачу, но и научился от своих противников понимать, что можно привязать к монархии эту секту, гораздо более широко поставленную и гораздо более ревностную, чем другие популярные религии, хотя она тогда охватывала еще только небольшую долю всего населения.
С другой стороны, долгий период гонений несомненно научил христиан мудро отказаться от крайностей своего учения, заставлявших даже скептиков видеть в них опасность для государства. Понятно, что епископы вроде Евсевия Кесарийского, охотно могли обещать правительству лояльное внимание к его интересам в случае терпимости и дружественного отношения к церкви; а в священных книгах можно было найти тексты для оправдания любого политического поведения.
Государство, постоянно находившееся под угрозой со стороны варваров на границах, нуждалось во всякой силе единения, которую можно было бы использовать внутри империи;
