малоразвитая система, которая не могла остаться такой, какой была, и не осталась.
Что же мы видим тремя веками позже? Жестко централизованное государство, в котором над всей иерархией чиновников стоит абсолютный монарх, почитаемый как божество и окруженный многолюдным двором; все местные свободы отняты у городов в пользу всемогущей бюрократии, да и сама древняя столица раньше прочих лишена своей автономии и отдана во власть префектов. Помимо городов монарх, чье собственное богатство почти равняется финансам государства, является собственником огромных владений, управляемых интендантами, население которых состоит из колонов, прикрепленных к земле. Армия в значительной степени состоит из иностранных наемников, профессиональных солдат, получающих в качестве жалованья или награды землю, на которой живут. Все эти и еще многие другие черты сближают римскую империю с древними восточными монархиями.
И пусть не говорят, что одинаковые причины производят одинаковые следствия и что в истории одного сходства недостаточно, чтобы доказать наличие влияния. Воздействие Востока, и в частности Египта, мы улавливаем всякий раз, когда нам удается точно проследить последовательные изменения какого-то отдельного института. Рим, который, как и Александрия, превратился в огромный многонациональный город, был преобразован Августом по примеру столицы Птолемеев. Налоговые реформы цезарей, как и налоги на продажу и наследование, составление кадастра и введение прямого налогообложения имели в качестве образца очень совершенную финансовую систему Лагидов {5}, и можно утверждать, что из того же самого источника, через римлян, переняла свою административную систему современная Европа. Императорские поместья, saltus, возделываемые арендаторами, низведенными до положения рабов и подчиненными прокуратору, были учреждены в подражание тем имениям, которые некогда принудительно обрабатывали подданные азиатских владык, понукаемые чиновниками {6}. Продолжить этот ряд примеров было бы нетрудно. Абсолютная монархия, одновременно теократическая и бюрокритическая, наподобие таких государств александрийской эпохи, как Египет, Сирия и даже Малая Азия, была идеалом, в соответствии с которым обожествленные цезари мало-помалу строили римское государство.
Рим, и в этой заслуге ему отказать нельзя, выработал частное право, логически обосновал ясно сформулированные принципы, призванные стать фундаментальным законом всех цивилизованных обществ. Но даже в области частного права, в которой оригинальность Рима неоспорима, а первенство неприкосновенно, недавние исследования выяснили то, как сильно эллинистический Восток держался за свои древние юридические нормы, как сопротивлялись унификации, которая так никогда и не была осуществлена, разве что в теории {7}, локальные обычаи, являющиеся своего рода жизненным пространством нации. Более того, было доказано, что прогрессивное изменение древнего ius civile (гражданского права) как раз происходило под влиянием этих эффективных принципов провинциального права, которые иногда возводились в нравственную ценность, стоящую выше римских норм. Да и как могло быть иначе? Разве не были выходцами из Сирии многие прославленные юристы — Ульпиан Тирский, Папиниан из Эмесы? И разве не возрастало постоянно, начиная с III в., значение Беритской правовой школы, пока наконец в V в. она не превратилась в самый знаменитый центр юридической науки? Так, левантинцы извлекли выгоду даже из фамильного поля, распаханного Сцеволами и Лабеонами {8}.
В непоколебимом святилище Права Восток занимает еще лишь подчиненное положение, в других областях его авторитет преобладает. Практический разум римлян, сделавший из них прекрасных юристов, мешал им быть глубокими учеными. Они мало ценили чистую науку, к которой были малоспособны, и можно отметить, что повсюду, где устанавливалось их прямое владычество, ею переставали серьезно заниматься. Великие астрономы, великие математики, великие врачи, в большинстве своем являются выходцами с Востока, как, например, великие творцы и защитники метафизических систем. Птолемей и Плотин — египтяне, Порфирий и Ямвлих— сирийцы, Диоскорид и Галиен — азиаты. Все эти науки также оказываются пропитанными восточным духом. Химеры астрологии и магии признаются лучшими умами. Философия все больше и больше стремится черпать вдохновение у сказочной мудрости Халдеи и Египта. Утомившись от поисков истины, разум отступает и надеется найти ее в откровении, заключенном в варварских мистериях. Греческая логика умудряется гармонично сочетать алогичные традиции азиатского жречества.
Так же как и науку, литературу развивают главным образом люди восточного происхождения. Нередко приходится обратить внимание на то, что почти все писатели, которые при Империи слывут наиболее чистыми представителями греческого духа, имеют отношение к Малой Азии, Сирии или Египту. Ритор Дион Хризостом происходит из Прусы в Вифинии; сатирик Лукиан, из Самосаты в Коммагене на евфратской границе. Можно было бы перечислить множество других имен. Начиная с Тацита и Светония и до Аммиана мы больше не находим ни одного талантливого писателя, который бы увековечил память о событиях, происходивших в мире в его время, на латинском языке, однако в Вифинии трудится над историей римского народа Дион Кассий из Никеи.
Что характерно, бок о бок с этой греческой по форме литературой возникали, возрождались и развивались другие направления. Сирийский язык, отпрыск арамейского, который при Ахеменидах служил международным языком внутренней Азии, благодаря Вардесану Эдесскому снова стал языком образованных людей. Копты вспомнили о том, что говорят на диалектах, произошедших от древнеегипетского языка, и начали настойчиво добиваться их возрождения. К северу от Тавра армяне начали писать на своем варварском наречии и отшлифовывать его. Христианская проповедь, адресованная простому народу, завладела местными говорами и пробудила их от долгого сна. На берегах Нила, как и на равнинах Месопотамии или в возвышенных долинах Анатолии, она возвещала новые идеи на местных наречиях, до того времени презираемых, а Древний Восток, повсюду, где эллинизм не полностью лишил его национальных особенностей, снова стал успешно отстаивать свою интеллектуальную автономию.
Этому подъему в языковой области соответствовало возрождение местного искусства. Ни в одной другой категории идей заблуждение, о котором мы недавно говорили, не было более глубоким и продолжительным. Еще совсем недавно мы жили в убеждении, что «имперское» искусство сформировалось в Риме во времена Августа, а затем постепенно распространило свое влияние на окраины античного мира. Если в Азии оно и претерпело какие-то частные изменения, то они были связаны с воздействиями экзотических культур — ассирийской или персидской. Но даже лучшие открытия, например, г-на де Вогю в Харране {9}, не смогли доказать справедливости этой теории, опирающейся на наше высокомерное представление о первенстве Европы.
Сегодня кажется очевидным, что Рим не дал Востоку ничего или почти ничего, а напротив, немало от него получил. Оплодотворенная в объятиях эллинизма, Азия в государствах диадохов произвела многочисленное потомство оригинальных произведений. Древние приемы, открытие которых восходит к халдеям, хеттам и подданным фараонов, были сначала взяты на вооружение завоевателями из империи Александра, которые изобрели богатое разнообразие новых типов, составивших самобытный стиль. Но если в течение трех веков до нашей эры господствующая Греция играла роль демиурга, создающего живые существа
