из уже существующей материи, в течение следующих трех столетий ее плодовитость исчерпалась, ее творческий гений померк, и тогда древние местные традиции восстали против своей империи и восторжествовали над ней с приходом христианства. Попав в Византию, они там снова расцвели, и их влияние распространилось до самой Европы, где они подготовили возникновение романского искусства в период высокого Средневековья {10}.
Итак, Рим был далек от того, чтобы заставить Восток почувствовать свое превосходство, напротив, он стал его должником. Рим уступал Востоку в точности и объеме технических познаний, в творческой одаренности, в умелости мастеров. Цезари были великими строителями, но часто при этом пользовались иноземными руками. Главным архитектором Траяна, строителя пышных зданий, был сириец Аполлодор из Дамаска {11}.
Эти левантинцы не только научили Италию элегантно решать архитектонические проблемы, вроде постановки купола на прямоугольное или восьмиугольное основание; они привили ей свои вкусы и напитали ее своим гением. Они сообщили ей свою любовь к роскошному декору и игре красок; они ввели в религиозную скульптуру и живопись сложную символику, любезную их темному и изощренному разуму.
Искусство античности тесно связано с производством, полностью ручным и индивидуальным. Они взаимно проникают одно в другое, совершенствуясь и претерпевая упадок в одно и то же время; одним словом, они неразделимы. Как назвать живописцев, украсивших в александрийском или, возможно, сирийском стиле стены Помпей с ее фантастической воздушной архитектурой, — ремесленниками или художниками? А золотых и серебряных дел мастеров, также александрийцев, которые вычеканили по окружности фиалов и кубков Боскореала эти легкие орнаменты из листьев, этих выразительных животных, эти группы, полные гармоничной элегантности или насмешливого остроумия? Так, постепенно переходя от произведений промышленного искусства к собственно промышленности, можно и тут отметить такой же рост восточного влияния, показать, каким образом воздействие великих производственных центров Востока обусловило прогрессивные изменения в материальной культуре Европы; можно продемонстрировать и то, как в нашей Галлии {12} внедрение экзотических моделей и приемов привело к возрождению местной старинной техники и придало ее продукции дотоле небывалое совершенство и популярность. Но я боюсь слишком долго останавливаться на теме, на вид столь отдаленной от той, которой нам следует здесь заниматься.
Однако было бы важно с самого начала уяснить, что с какой бы стороны современная ученость ни приступала к своим исследованиям, она неизменно констатирует постепенное замещение итальянской культуры азиатской. Она развивается лишь за счет усвоения элементов, заимствованных из неисчерпаемых запасов «древних цивилизаций», о которых мы говорили в начале. Эллинистический Восток воздействовал главным образом через людей и их произведения; он подчинил своему влиянию победителей-римлян так же, как позднее заставил склониться перед ним арабских завоевателей, став фактором цивилизации ислама. Однако ни в одной сфере его воздействие во времена Империи не было столь решительным, как в религии, поскольку именно оно в конце концов привело к окончательному разрушению греко-латинского язычества {13}.
Наступление варварских культов было столь откровенным, столь громким, столь победоносным, что оно не могло остаться незамеченным. Оно привлекало обеспокоенное или благожелательное внимание древних авторов, а начиная с Ренессанса, им часто интересовались современные ученые. Вот только, может быть, они недостаточно хорошо понимали, что этот религиозный процесс не был изолированным и уникальным явлением, он развивался на фоне и при содействии более общей эволюции, которой, в свою очередь, благоприятствовал. Видоизменение верований было тесно связано с учреждением монархии на основании божественного права, с развитием искусства, с философскими тенденциями — всеми проявлениями мысли, чувства и вкуса.
Именно этот религиозный процесс с его столь многочисленными и столь далекими по времени последствиями мы и хотели бы попытаться эскизно обрисовать в данной работе. Мы попробуем показать прежде всего, какие причины привели к распространению восточных культов. Затем мы исследуем, в частности, те из них, которые последовательно насаждались и распространялись из Малой Азии, Египта, Сирии и Персии, и постараемся распознать присущие им характерные черты и оценить их значение. Наконец, мы увидим, как они видоизменили древнее идолопоклонство и какую форму оно приобрело к началу своей главной битвы — против христианства, приходу которого благоприятствовали, даже противясь ему до конца, азиатские мистерии.
Но прежде чем приступить к этой теме, необходимо ответить на первый вопрос. Возможно ли то исследование, план которого мы только что обозначили? На что мы можем опереться, принимаясь за него? Из каких источников мы черпаем свои познания о восточных религиях, прижившихся в Римской империи?
Необходимо признать — эти источники недостаточны и еще менее удовлетворительно то, как они используются.
В великом крушении античной литературы, наверное, ничто не пострадало более жестоко, чем языческие богослужебные книги. Некоторые мистические формулы, упоминаемые вскользь языческими или христианскими писателями, кое-какие, по большей части поврежденные, обрывки гимнов в честь богов {14} — это почти все, что уцелело от уничтожения. Чтобы получить представление о том, какими могли быть утраченные ритуалы, мы вынуждены обратиться к их имитациям у хора в трагедиях, к пародиям, которые иногда позволяли себе комики, или поискать в магических сборниках плагиаты, которые могли совершить редакторы заклинании {15}. Но весь этот труд позволит нам увидеть лишь бледное отражение культовых церемоний. Будучи непосвященными, чей удел оставаться у входа в святилище, мы услышим лишь неясные отзвуки священных песнопений и даже в мыслях не сможем принять участие в совершении мистерий.
Мы пребываем в неведении о том, как древние молились, мы не можем проникнуть в интимную сферу их религиозной жизни, и поэтому некоторые глубины античной души остаются для нас навеки недостижимыми. Если бы счастливый поворот судьбы даровал нам какую-то священную книгу периода конца язычества, то откровения, которые бы в ней содержались, повергли бы мир в изумление. Перед нашими глазами раскрылись бы таинственные драмы, символические действия которых увековечивали страсти богов; и вместе с верующими мы смогли бы сострадать им, оплакивать их смерть, ликовать об их возвращении к жизни. В подобной сокровищнице архаических ритуалов, безвестно хранившей память о забытых верованиях, мы бы сразу нашли едва понятные традиционные формулы на древнем языке, наивные молитвы, порожденные верой первых веков, освященные благоговением последовавших столетий и как будто возвышенные всеми радостями и печалями этих ушедших поколений. В то же время мы бы прочитали там гимны, претворяющие философскую рефлексию в красочные аллегории {16} или выражающие смирение перед всемогуществом бесконечного, поэмы, которые одни, наряду с излияниями стоиков, прославляющих созидающий и разрушающий Огонь или всецело предающихся божественной Судьбе, могли бы сегодня дать нам какие-то знания {17}.
Но все это исчезло, а мы в результате утратили возможность изучать внутреннее развитие языческих культов по аутентичным документам.
Мы бы менее остро ощущали
