эту утрату, если бы, по крайней мере, располагали работами, которые посвятили бы иноземным богам греческие и латинские мифографы, вроде распространенных книг о мистериях Митры, опубликованных во II в. Евбулом и Паллантом. Но средневековому благочестию все эти произведения представлялись лишенными интереса или даже опасными, и должно быть поэтому, в большинстве своем, не пережили падения язычества. Сохранившиеся мифологические трактаты почти всегда уделяют внимание исключительно древним эллинистическим преданиям в передаче классических авторов и пренебрегают восточными культами {18}.
В целом в литературе мы находим в связи с этой темой лишь случайные упоминания, мимолетные намеки. В этом отношении историки находятся в состоянии невероятной нищеты. Эта информационная скудость обусловлена, в первую очередь, узостью представлений, характерных в период античности и особенно империи для риторики — жанра, который их и насаждал. Политика и войны государя, драмы, интриги, даже сплетни двора и официального круга интересовали ее гораздо больше, чем великие экономические или религиозные перемены. К тому же нет периода в истории империи, о котором мы были бы осведомлены хуже, чем о III в., то есть как раз о том времени, когда восточные культы находились на вершине своего влияния. Начиная с Геродиана и Диона Кассия и заканчивая византийцами, и от Светония до Аммиана Марцеллина, утрачены все произведения, представляющие хоть малейшую ценность, и этот плачевный пробел в исторической традиции особенно гибелен для изучения язычества.
Странное дело, «легкая» литература занимается этими серьезными вопросами гораздо больше. Ритуалы экзотических культов возбуждали остроумие сатириков, а пышность их праздников обеспечивала романистам материал для блестящих описаний. Ювенал высмеивал умерщвление плоти, практикуемое почитателями Исиды; Лукиан в своей «Некромантии» пародирует нескончаемые очистительные церемонии магов, а Апулей в «Метаморфозах» с пылом неофита и изысканностью ритора живописует сцены инициации в культе Исиды. Но, в целом, в литературе мы находим лишь беглые замечания и поверхностные наблюдения. Даже в бесценном трактате «О сирийской богине», в котором Лукиан повествует о посещении храма в Иераполе и передает рассказы, услышанные им от жрецов, нет ничего глубокого: он сообщает лишь то, что увидел мимоходом путешественник-интеллектуал, любознательный, а главное, ироничный {19}.
Чтобы достичь более высокого посвящения и получить менее обрывочное откровение об учениях, проповедуемых восточными культами, нам придется обратиться к свидетельствам, исходящим от антагонистических, но вызывающих равное недоверие фракции — философов и Отцов Церкви. Стоики и платоники часто интересовались религиозными верованиями варваров, и они сохранили для нас сведения о них, представляющие большую ценность. Трактат Плутарха «Об Исиде и Осирисе» — это источник, значение которого признают даже египтологи, так как он помогает им в реконструкции легенд об этих божествах {20}. Но философы почти никогда не излагают чуждых учений объективно и целостно. Они встраивают их в свои системы в качестве иллюстрации или доказательства, окружаютих личностными интерпретациями, или интеллектуальными комментариями; одним словом, они пытаются отыскать в них все свои собственные мысли. Всегда трудно и порой невозможно различить догмы, о которых рассказывают философы, от предлагаемых последними толкований, высказываемых с уверенностью и обычно предельно далеких от истины.
Читая церковных писателей, весьма полезных, несмотря на занимаемую ими позицию, следует избегать других ошибок. По исключительной иронии судьбы, сегодня иногда одни эти оппоненты помогают нам восстановить облик того самого идолопоклонства, которое они стремились уничтожить. Тем не менее они не доставляют нам такого обилия сведений, какого можно было бы ожидать, полагая, что восточные культы были самыми опасными и упорными противниками христианства. Дело здесь не только в том, что Отцы Церкви часто говорили об идолопоклонстве с некоторой стыдливостью и предпочитали напоминать о его безобразиях только прикровенно. Кроме этого, апологеты IV в., как мы знаем {21}, нередко отставали от эволюции этих учений и, опираясь на литературную традицию, на эпикурейцев и скептиков, полемизировали главным образом с уже упраздненными или забытыми к тому времени представлениями древней религии греков и римлян, пренебрегая живыми верованиями современного им мира.
Тем не менее некоторые из этих полемистов вели наступление на восточные божества и почитающих их римских сектантов, черпая информацию либо у новообращенных, либо из собственного опыта, так как сами были язычниками в молодости, — таков случай Фирмика Матерна, который, начав с малозначительного трактата по астрологии, закончил борьбой против «Ошибок мирских религий». Однако нужно всегда задавать себе вопрос, в какой степени они могли знать эзотерические доктрины и ритуальные церемонии, которые держались в строгой тайне. Они слишком шумно хвалились своей способностью раскрыть все эти мерзости, чтобы избежать подозрения в том, что их любознательность натолкнулась на молчание инициированных. К тому же они были склонны подхватывать всякие клеветнические измышления, объектом которых становились языческие мистерии, как и оккультные секты всех эпох, так и сами христиане.
Короче говоря, литературная традиция не слишком богата и часто не заслуживает большого доверия. Будучи сравнительно обширной в том, что касается египетских культов, поскольку они были радушно приняты в греческом мире эпохи Птолемеев, а Александрия всегда была центром словесности и наук, в том, что касается Фригии, литература уже менее значительна и, хотя Кибела была с давних пор эллинизирована и латинизирована, она не может дать почти ничего о сирийских, каппадокийских и персидских культах, за исключением небольшой работы Лукиана о богине Иераполя.
Недостаточность данных, находящихся в распоряжении ученых, повышает ценность сведений, доставляемых эпиграфическими и археологическими документами, количество которых постоянно растет. Прежде всего, надписи предлагают ту самую надежность и точность, которых порой недостает высказываниям писателей. На их основании можно делать важные выводы о времени распространения и исчезновения различных культов, об их ареале, характере и социальном положении их последователей, иерархии и жречестве, устройстве общин верующих, приношениях богам и церемониях, совершаемых в их честь, одним словом, о гражданской и повседневной истории этих религий и, в определенной мере, их ритуалах. Но лаконичность лапидарного стиля, постоянное повторение шаблонных формул, делает тексты этого рода малопонятными, а иногда загадочными. По поводу таких посвящений, как, например, надпись Nama Sebesio, выгравированная на огромном митраистском барельефе, хранящемся в Лувре, пишутся все новые диссертации, которые, однако, ни на шаг не приближают нас к их объяснению. К тому же эпиграфика, как правило, дает нам лишь очень немногочисленные свидетельства о богослужении и почти никаких по поводу учения.
Археология должна приложить усилия, чтобы восполнить огромные пробелы, оставленные письменной традицией; ведь в основном именно памятники искусства до сих пор собираются недостаточно заботливо и интерпретируются без какой-либо методики. Изучая расположение храмов и религиозную утварь, которая их украшала, можно прийти к тому, чтобы в то же самое время распознать некоторые богослужебные церемонии, совершавшиеся в их стенах. С другой стороны,
