предуказанны, и в том нет ничего неожиданного. И чем мы ближе к концу времен, чем откровеннее наступает царство Антихриста, тем острее будет этот кризис, тем страшнее потрясения. Так что, пришедши, найдет ли Сын Человеческий веру на земле, и если бы не сократились дни те, не спаслась бы никакая плоть. Ничего иного и ждать нельзя по смыслу всего Апокалипсиса да и всех христианских пророчеств.
Беженец. Вот точка зрения, которую бы я заранее, так сказать методологически, бы исключил, хотя и не отрицаю ее относительную, однако лишь очень относительную правоту. Разумеется, это есть в христианстве, но есть и другое, без чего все историческое христианство оказывается ушиблено какой-то эсхатологией испуга, отравлено этим испугом и черным-черно. Популярный пример такой отравленности, нездоровой и лжехристианской, это – модное теперь – писание Нилуса. Полагаю, что такое состояние испуганности греховно, как и всякий страх, кроме страха Божия. Вспомните, как оздоровлял апостол Павел фессалоникийцев, заболевших этим эсхатологическим испугом и побросавших свои дела и работы – он их возвращал к своему прямому долгу. Эсхатологию, мысль о конце и чувство конца, всегда должен носить в душе христианин, она есть барометр духовный: имущие как неимущие и прочее, ибо преходит образ мира сего. Но эсхатологизм отчаяния, испуга, пассивности, вообще бегство в него – это есть своего рода фрейдовское бегство в психоз. Нельзя себе разрешить смотреть на вещи только эсхатологически, а не исторически; я хорошо знаю это искушение по опыту, как знаю и то, что этот эсхатологизм может являться благовидным прикрытием душевной лени, косности, равнодушия, трусости, вообще всех семи смертных грехов. Мы не имеем права слагать с себя исторической ответственности, а потому обязаны мыслить и чувствовать исторически, то есть ставить перед собой практические задачи, смотреть в будущее. Между тем история русской бесхарактерности, индифферентизм и эсхатологизм занимают совершенно неподобающее место: на этом утверждался раскол, которому не под силу было справиться с Петром в открытом духовном бою, этим баловались и балуются наши богоискатели, от них же первый есмь и аз, на все лады склоняя и спрягая Антихриста, устрояя из него всякие литературные блюда, рагу и фрикасе с горошком. А между тем Васька слушает да ест. Во имя Христово надо бороться с реальным Антихристом и его сотрудниками, которые, может быть, окажутся и под личиной испуганных или кокетничающих эсхатологов, нужно здоровое, живое чувство религиозного реализма, рабочего дня.
Светский богослов. А кто же у нас так любил еще недавно распространяться о ночном чувстве жизни? Кстати, ведь именно кумир богоискателей, Владимир Соловьев, возобновил эту эсхатологическую моду повыть об Антихристе. А по его примеру и начался весь этот шабаш…
Беженец. У Соловьева-то именно и соединялось это чувство с глубоко понятыми историческими задачами, хотя и было окрашено личным предчувствием скорой смерти; не было складыванием ненужных рук на пустой груди, как у наших эсхатологических Гамлетов. (К Иеромонаху): Но оставим мертвым погребать своих мертвецов и предоставим литературщину себе самой. Возвратимся к существу вопроса: признаете ли вы в России кризис церковной власти и, так сказать, всей церковной культуры?
Иеромонах. Я признаю наличность большой опасности для церковной жизни, но считаю ее порождением причин внешних и случайных, внутри же Православие здорово, крепко, как и встарь, и не нуждается ни в Реформации, ни в ревизионизме.
Беженец. Реформация в наши дни и на русской почве есть, во-первых, величайшая пошлость и безвкусица, а во-вторых – прикровенный атеизм. Для Реформации в религиозном смысле у нас не хватает ни сознательности, ни энтузиазма. Историческая Реформация родилась из великой религиозной страсти и напряженной религиозной мысли: и Лютер, и Кальвин, и Цвингли, и иже с ними. Где же у нас эти духовные силы? Сектантские проповедники или суетливые попы, бегающие в Кремль? Вся эта мразь представляет собой духовное ничтожество, самое большее – она является лишь орудием Провидения, вместе с большевиками. Русский кризис в том, что русское Православие, а в лице его и все Православие, все «греко-российство», изжило свою ограниченность, исчерпало свои исторические силы и исторически мертво, почему и останутся тщетными все попытки гальванизировать труп, как это яснее всего показала история последних лет, начиная от распутинства, продолжая Собором и Патриархатом и кончая современной чехардой.
Светский богослов. Значит, вы не верите в Святую, Соборную, Апостольскую Церковь? Отрицаете Православие? Думаете, что врата адовы одолеют его? О, жалкое малодушие, ослепление и дряблость русского интеллигента! Договорились! Но после этого прошу меня уволить от разговора. На этом священном месте, у колыбели святого Владимира, не леть раздаваться речам неверия и кощунства и не леть их слушать.
Беженец (спокойно). Именно здесь-то и уместнее всего этот разговор, ибо мы дети святого Владимира, которые приняли его духовные дары и вступили в его духовное наследство, которое должны не зарыть в землю, как лукавый и ленивый раб, но использовать и приумножить; для этого же должны привести его в ясность.
Светский богослов. В действительности вы предлагаете отказаться от них, сознательно сделать то, что нигилизм делал и делает бессознательно и слепо, довершить неистовства воинов и черни лобзанием Иуды, посвященного в тайны и их поведавшего врагам.
Беженец. Дар святого Владимира мы должны принять, но дело его продолжить и, если можно, закончить. А для этого надо его познать и в вечной силе его и правде, каковая есть правда Вселенской Христовой Церкви, но и в исторической его ограниченности, в той временной оболочке, которая уже истлела и ныне оказывается историческими путами и духовным бременем. Эта оболочка есть «греко-российство», византийский церковный национализм, разрушивший церковное единство, расколовший Церковь и в это братоубийственное и роковое дело втянувший и Русскую Церковь. Этого не было, конечно, ни в сознании святого Владимира, ни в даре его, но это пришло, хотя и помимо его, но чрез него и вместе с его дарами. Нужно освободить зерно от шелухи, внять зову Пятидесятницы и дарам Пятидесятницы.
Иеромонах. Дары Пятидесятницы – это всеблагодатная и таинственная жизнь Церкви, которые от нее не могут быть ни отняты, ни приумножены. Это – огненные языки Святого Духа, почившие на апостолах, они и остаются и ныне в Церкви, которая есть пребывающая Пятидесятница.
Беженец. Это, конечно, аксиома церковности. Но мы можем, а потому и должны возгревать в себе дары Духа (ведь и апостол призывает к тому Тимофея: возгревай дар рукоположения), почему каждый из этих даров является зовом и заповедью, и против каждого можем мы прегрешить. Так вот, против главного исторического зова и завета Пятидесятницы всего более прегрешило все христианское человечество, и в частности Византия
