невозможно подробно рассказать о каждой нации или о всех культурах Восточной Европы, поэтому я вынужден более или менее произвольно вырвать один отдельный аспект из общей темы. Мы не должны забывать о земле на самом юге Восточной Европы: о Греции. Мой важнейший духовный опыт связан с литургиями Греко-Православной Церкви, с такими людьми, как священник со святого острова Патмос, который всю неделю живет как затворник, в воскресенье служит Литургию и исповедует, чтобы потом опять вернуться к отшельничеству, – и помимо этого мой опыт связан с другими незабываемыми душевными порывами. (Как и в отношении многих других светских событий, мне кажется, что Запад в своей вполне естественной надежде на сближение с таким многообещающим партнером, как Турция, проявляет недостаточно уважения к этой бедной и слабой стране и к чувствам ее народа – извините меня за крайнюю честность, но мне необычайно жаль, что любовь к Греции, в давние дни призвавшая лорда Байрона сражаться за ее свободу, сейчас совершенно исчезла.)
Сегодня Греция, исторический символ европейского самосознания, – это особая тема. То же самое относится к более северным землям Восточной Европы – прошу прощения перед другими сопредельными странами, но я не могу представить себе Европу без романов Достоевского и Толстого или без музыки Шопена. Таким образом, я буду говорить по большей части о России, родине Достоевского, и о Польше, родине Шопена. Россия и Польша! Между этими двумя странами в истории неоднократно происходили конфликты. По существу это были политические конфликты, корень которых в соперничестве XV–XVII веков между двумя столицами – Краковом и Москвой, двумя возможными центрами одного геополитического процесса. Конфликты эти помимо прочего подпитывались и конфессиональными расхождениями. Русский народ, православный, явно более привязан к собственной византийской традиции; он дал миру такие вещи, как иконы, книгу под названием «Откровенные рассказы странника духовному отцу своему», руководство аскета о молитве в уме, переведенное на все самые важные европейские языки, другие тексты о так называемых «старцах», то есть о монахах, обладающих даром духовного провидения и мудрости. Мы их встречаем и в «Братьях Карамазовых» Достоевского. Что касается Толстого, то у него действительно случился серьезный конфликт с Православной Церковью, а его суровый морализм искал пример для подражания в вере простого русского крестьянина. Что же до верующих поляков, то они очень эмоциональные и страстные католики, и вовсе не случайно, что нынешний Римский Папа, необычайно много сделавший для преодоления холодной войны и разделения между двумя Европами, – поляк. Его родная земля этого заслуживает! И эта исключительная и эмоциональная роль поляков в католической культуре находит убедительное отражение в национальной литературе, особенно в поэзии, начиная с великого поэта XVII века Яна Кохановского, известного своими поэтическими переводами псалмов, через классический период XIX века и доходит до наших дней, до священника-поэта Яна Твардовского, который выражает свой подлинный духовный опыт очень сдержанно и неброско, не без легкого юмора. Есть и другие поэты, не менее значительные.
В действительности историческое расхождение двух традиций имело в эпоху религиозных конфликтов левый уклон. С обеих сторон были жертвы. Никто не может это оспорить. Но даже в самые тяжелые моменты религиозные контакты были на самом деле возможны. Королевская часовня в Кракове гордится фресками и иконами русских художников. В духовной русской (и украинской) литературе XVII века мы находим отзвуки польской католической духовности. Назову только одно, но великое имя: святой Димитрий (Туптало) Ростовский (1651–1709). Это был православный русский иерарх украинского происхождения, важнейшая фигура не только русской духовности и теологии, но и нашей литературы. Он был первым драматическим поэтом, который принял за образец известные иезуитские каноны литургической драмы. Он был аскетом и жил в крайней бедности. Единственным его достоянием было великолепное собрание книг – особенно на латыни и на польском языке! Не только на его поэзии, но и на его духовных богатствах отразилось блестящее знание католических авторов. Оставаясь искренним приверженцем православия, обладая внутренней верой иерарха своей Церкви, он имел отвагу не только открыто поддерживать некоторые католические доктрины (в ту пору вполне приемлемая вещь в обиходе) украинской православной культуры, но и прославлять святую Клару Ассизскую как пример женского благочестия и переводить лично для себя некоторые типичные католические молитвы, как, например, «Anima Christi» [308]. И такое было возможно в эпоху самого обостренного религиозного конфликта! Как вы видите, диалог между христианами различных конфессий не является изобретением на идеологической основе нашей экуменистической эпохи: такой диалог был необходим в любую эпоху, поскольку обмен духовным опытом способствует плодотворной теологической деятельности ума.
Святой Димитрий, возможно, был самым крупным примером такого восприятия католических импульсов в утонченной православной среде, но он не был единственным. Среди русских святых, веками прославляемых и почитаемых русской Православной Церковью, есть и другие фигуры, открытые духовному опыту западных братьев, католиков и протестантов. Великий аскет и писатель Тихон Задонский (1724–1782) – воплощение русской духовности, блестящий и страстный теолог и прототип святости таких персонажей, как старец Зосима из «Братьев Карамазовых» Достоевского, – питал большое уважение к произведениям немецкого лютеранского мистика Иоганна Арндта (1555–1621) и англиканского теолога Джозефа Холла (1574–1656); он адаптировал их книги для восприятия русским православным читателем. В это же время греческий афонский монах святой Никодим Святогорец (1784–1809), великий знаток православной греческой духовной литературы, составитель «Филокалии», гигантской антологии византийских духовных писаний, обращался и к католическим текстам и опубликовал известный перевод «Невидимой брани» итальянского монаха-богослова XVI века Лоренцо Скупполи; этот учебник аскетизма был потом переведен с греческого на русский и стал необыкновенно популярен не только в монашеской среде, но и был высоко оценен такими людьми, как Лев Толстой.
Как можно заметить, конфессиональные границы, отделяющие православную Россию от католического мира и, стало быть, от таких самых ближних стран, как Польша, вполне реальны на политическом уровне государств и церквей, но практически не существуют на духовном уровне.
После исторических свидетельств я бы хотел привести некоторые личные примеры моего опыта. В хрущевские времена, когда я был студентом Московского университета, я был очевидцем того, как польская девушка-католичка, учившаяся на том же курсе, осуществляла скромную миссионерскую деятельность среди своих неверующих советских товарищей по учебе, пропагандируя православную веру (и ободряла верующих своим участием): будучи католичкой, она работала для православных.
Правда и то, что реальность не всегда такая идиллическая. В советскую эпоху ощущение уязвимости и травли вызывало межграничное сплочение различных церквей; но в обычное время преодоление традиционной враждебности становится более трудной задачей. Однако я хотел бы сконцентрироваться на реалиях, которые не зависят от отдельной идеологической позиции. Особенности поляков и русских на психологическом уровне, и прежде всего
