от других вещей [42]. Эдмунд Гуссерль (1859–1938) полагал абсурдной возможность существования объекта иначе, чем в виде потенциального коррелята наблюдающего его сознания [43]. Мишель Фуко (1926–1984) считал, что нет никакого способа говорить о реальных независимых вещах, скрывающихся за социальными формами власти, в чьих путах мы оказываемся в каждый момент [44]. Деррида же зашел настолько далеко, что заявил, будто «нет ничего вне текста», сколь отчаянно не пытались бы оправдать это утверждение его поклонники [45].
В любом случае только что упомянутые примеры представляют собой теории надрыва, сводящие вещи к их воздействию на нас или друг на друга. Эти теории отказывают им в каком-либо избытке или излишке, помимо подобного воздействия. Однако проблема всех теорий надрыва — их неспособность объяснить изменение. Если атомы, бильярдные шары, арбузы, тюрьмы или профессор Уайтхед есть не более чем одномоментная сумма их отношений либо последствий, то как тогда они смогут делать нечто совершенно иное через пять минут или две недели спустя? Аристотель задал этот же вопрос в 300-х годах до н. э. своим соперникам из Мегарской школы философии, полагавшим, что вещь есть лишь то, чем она является прямо сейчас, не имея ничего про запас: строитель это не строитель, если он не строит в этот самый момент здание [46]. Аристотель обратился к данному парадоксу, введя свою ныне знаменитую идею «возможности» (dynamis, лежащую в корне наших английских слов «динамика» и «динамит»), и хотя с этим понятием есть проблемы, данное его возражение мегарикам все еще актуально. В наше время некоторые защитники моделей надрыва скажут, что вещи могут меняться благодаря взаимным «петлям обратной связи», в которых они обоюдно (reciprocally) друг на друга воздействуют. Аргумент этот, однако, противоречит сам себе, поскольку способность вещи получать и обрабатывать обратную связь подразумевает, что эта вещь уже есть нечто большее, чем то, что она делает в данный момент; восприимчивость есть форма возможности, и поэтому она опирается на возражение Аристотеля, даже если одновременно стремится его опровергнуть. Из этих соображений ясно, что в вещах должен наличествовать некий излишек, который одновременно будет глубже их следствий и поверхностнее их составных частей. Вещь подрываемая и вещь надрываемая не есть она сама. Не является вещь и двойным сочетанием того, из чего она состоит, и того, что она делает, распространенная стратегия, именуемая мной «двойным срывом» [47]. Например, им оперируют естественные науки, когда говорят, что природа состоит из мельчайших предельных составных частей (подрыв) и в то же время познаваема при помощи математики (надрыв). Таким образом, мы предполагаем, что сами по себе независимые объекты стерты с картины как неясные и избыточные.
Это подводит нас к границам обсуждения выдвинутой ООО неконвенциональной идеи объекта. В повседневной речи слово «объект» часто имеет оттенок чего-то физического, твердого, прочного, нечеловеческого или совершенно неодушевленного. В ООО «объект», напротив, означает попросту все, что не может быть сведено либо возведено к чему-либо, то есть все, что превышает сумму своих составных частей, но не превышает суммы своих последствий для окружающего мира. Здесь могут быть полезны некоторые примеры. Представьте, что кто-то спрашивает нас, как мы можем узнать, какие объекты реальны, а какие — нет. Как, к примеру, мы можем понять, что следующий составной «объект» не реален: Лиссабонское землетрясение 1755 года плюс детективный роман Дэшила Хэммета «Мальтийский сокол» плюс пакет жевательных мармеладок плюс пятерка самых высоких владельцев японского паспорта. На самом деле мы никогда не можем знать наверняка, хотя на первый взгляд данный ассамбляж не выглядит многообещающим случаем для реальности. Почему так? Потому что он кажется либо «подорванным» собранием плохо друг другу подходящих частей, которые едва ли произведут что-либо единое, либо надорванным ad hoc ассамбляжем, который может произвести одноразовый акцидентальный эффект в какой-нибудь истории или шутке. Тем не менее мы никогда не можем быть полностью уверены в том, какие объекты существуют, а какие являются лишь плодами наших техник подрыва и надрыва. Мы никогда не сможем узнать наверняка, существовали ли на самом деле такие вещи, как «заговор с целью убийства президента Кеннеди», «истребивший динозавров юкатанский астероид» или «первый ребенок, чьими родителями были неандерталец и homo sapiens». У нас отсутствует прямой доступ к миру, который мог бы постоянно устанавливать существование этих объектов или даже их гораздо более простых вариантов, по той простой причине, что не существует непосредственного познания чего-либо. Это высказывание мотивировано не каким-либо видом скептицизма или ненависти к разуму, но получено из постоянно повторяемых Сократом утверждений о том, что он ничего не знает и никогда не был никому учителем. Будет ошибкой думать, что если Сократ не обладает знаниями, то единственной этому альтернативой будет его полное невежество: это ложная альтернатива, продвигаемая его врагами-софистами и сегодня обычно известная под именем «парадокса Менона» [48].
Объекты и события
Это возвращает нас назад к возражению моего друга Деланды, который объявил, что у него «нет ясного понимания того, почему Харман решил уцепиться за объекты», игнорируя при этом события. Это утверждение Деланда частично воспроизводит в нашем новом недавно опубликованном диалоге [49]. В современной философии термин «событие» отсылает к весьма специфическому происшествию, часто подразумевающему, что его составляющие не имеют определенного независимого существования за его пределами. К примеру, можно было бы утверждать, что The Beatles были «событием» и что в действительности невозможно говорить о Джоне, Поле, Джордже и Ринго как о независимых сущностях до группы, учитывая, насколько драматически изменились их жизни после ее возникновения. Но, согласно тому взгляду на вещи, которым пользуется ООО, это абсурд. Напротив, каждый из четырех членов группы был объектом до своего к ней присоединения, и группа как целое — тоже объект (способный пережить уход по крайней мере двух участников до появления Ринго). Тот факт, что группа может производить мощное обратное воздействие на своих участников, не означает, что последние не существовали до «события» «Битлз». Именно так могли бы рассуждать оппоненты ООО вроде Карен Барад, учитывая ее интересное, но ничем не подкрепленное утверждение, что участники отношения не существуют до его возникновения [50]. В более общем плане каждое реальное событие для ООО — это тоже реальный объект. Едва ли важно, что каждое событие имеет большое число составных частей, так как то же самое относится и к любому объекту: многое происходит во время урагана, но многое происходит и в неподвижной песчинке. События по своей природе также не живут меньше объектов. Существуют долговременные физические объекты вроде пульсаров и гранита, но есть и
