Молитвенник хаоса - Альбер Карако

Непомерность — наш общий знаменатель, и нам не избавиться от непоследовательности, мы устраняем объективность под наимилейшими предлогами, и мы лишаем самих себя правдивости, прибегая к диалектике, мы овладели искусством без устали множить точки отсчета и менять их по мере необходимости.

Мы загнали себя в лабиринт и оправдали свое дурацкое положение, объявив синтез невозможным во имя уносящего нас движения. После такого — всё дозволено и никто не в ответе, мы стали роботами, свободно связавшими себя фатумом, который мы обожествили, чтобы не чувствовать себя людьми.

Мы довольны отречением и нежимся в прозябании, мы сами возглавляем свою погибель, отказываясь порывать с тем, что нас влечет, мы очарованы, мы согласны...

Так бездна взывает к бездне, и мы несем в себе жажду смерти, которая нам неподвластна. Мы полагаем, что нами движет яростная жажда жить, но эта ярость отзывается своей противоположностью, и эта буря обрекает нас на гибель.

Порядок знать не знает, насколько он безумен, порядок глупее, чем ему кажется, а мы, те, на ком он держится, мы чувствуем сходство между ним и нами, и он не воображает о себе больше того, что мы воображаем о себе сами, он ведет нас, как слепой, ведущий слепых.

Нет ничего страшнее этой картины, но только будущему доведется на нее взглянуть, нам ума не хватит, мы исполняем свой долг, и нам этого довольно, мы воюем и спим. Одних только наших анархистов возмущает этот сговор, только они отказываются принимать это соглашение, в которое мы безропотно внесем свой вклад, анархисты правы в отношении людей порядка.

И всё же людям порядка не изменить систему, и даже если она приведет их к хаосу, они скорее падут ее жертвами, чем признают свою ошибку. В конечном счете зачем им ее признавать, если их противникам нечего предложить взамен?

Когда все правы — всё потеряно, всё становится дозволено и возможно, это время высшей трагедии, и это наше время. Мы окружены людьми добрых намерений, которые готовы умереть за свое дело, согласны пасть жертвами.

Мы знаем, что обычно их дело - просто недоразумение, но бесполезно им об этом говорить, они нам не поверят, тем более что на этом держатся их жизни. Идеал почти всегда соткан из недомолвок, и, вскрывая его противоречия, мы обрекаем большинство людей на бессмыслицу, ибо правды они недостойны.

Таким образом наши орудия делают правду всё сильнее, а мы становимся всё более чужды этому миру, который мы всё больше и больше очеловечиваем: этот парадокс не менее трагичен, чем предыдущий, и пути его разрешения не видно. Сколько мы протянем во власти беспорядка? Ибо беспорядок невозможно длить вечно, человеческий дух его не выносит. Так что катастрофа кажется предпочтительной, и человек ускоряет ее приход в надежде править будущим.

Я — один из пророков своего времени, и я окутан молчанием. Люди поняли, что мне есть что сказать, но знать об этом не пожелали. От меня защитились теми путями, которые ныне в ходу, меня хотят закопать живьем, но оттого мои партизаны в будущем станут только фанатичней.

Я упорно иду по пути, который сам же прокладываю, и этот путь отныне открыт, вскоре мне не придется шагать по нему в одиночку, моих идей недоставало этому миру, и те, кто их усвоит, сформируют новый народ среди людей порядка и анархистов.

Я не анархист, и обе эти группы меня ужасают, я поместил себя выше их дрязг, я порываю с альтернативной, назначая новую ось законности, я хочу, чтобы женское начало легло в основание Города будущего, и я смещаю все знаки: что было отрицательным, не должно им оставаться, а что еще им не стало, непременно станет, вот и вся моя революция, она зарождается у всех на глазах, и в ней отражаются мои идеи.

Я не проповедую утопию, я предвижу правду.

Мне скажут, что я не конструктивен, меня обвинят в том, что я строю на костях, полагая катастрофу начальным условием возвращения мира к порядку. Меня назовут асоциальным, меня обвинят в проповеди необходимости массового уничтожения для того, чтобы человек наконец возродился; меня назовут бесчеловечным, потому что мне нет дела до жизней миллиардов насекомых и я превозношу опустошение ойкумены; меня назовут аморальным, поскольку я потрясаю ось ценностей и переворачиваю полюса.

Я признаю свои ошибки, я признаю вину и дозволяю себе упорствовать в моей стезе: ибо я верю в порядок завтрашнего дня, в тот порядок, который я проповедую и в котором наши потомки найдут то, что пророчили древние люди.

Я один из тех, кто восстановит то, что было в основании мира, порядок женского намного древнее того, которому мы служим и от которого я отрекаюсь, я подрываю основы с одной только целью — выявить их фундамент, на нём-то я и строю вневременной Город будущего.

История — приключение, которое нужно пережить, История началась пятьдесят веков назад, и мы не желаем погибнуть с ней вместе. Грядущий порядок будет гробницей Истории, и только так наш вид может выжить, нам нужно покинуть Историю, и только женщины могут нам в этом помочь, власть женщин вырвет нас из-под опеки Истории и покончит с обязательствами перед нею.

Только тогда время закончится, и - как было до его начала — безвременье станет нашим воздухом; только тогда Земля обручится с Небом, и Иерогамия заменит Жертвоприношение, только тогда конец мира, в котором мы обитаем, наполнится смыслом, и нам не придется в нём усомниться.

Нам не сбежать от катастрофы, но мы можем посеять семя, которое проклюнется из-под руин этого мира, мы можем посвятить свою надежду отречению ото всякого формального замысла, равно как и ото всякого рационального видения, ибо мы знаем, что ничему не сломить логику ситуации, которая предшествует элементам ее генезиса и которую не исчерпает эпоха нашей смерти.

Почему худшее — единственное, в чём мы сегодня можем быть уверены? По двум причинам: первая заключается в том факте, что невозможно замедлить движение, которое нас уносит, а вторая — в самой природе этого движения.

Ибо правда в том, что уносящее нас движение вне нашей власти, и мы — лишь несомые им бессильные объекты; это движение — бездна, мы можем упасть в нее, но нам ее не измерить. Кроме того, этому движению не нужно причины извне, оно не исполняет никакой доступный человеку замысел, и, по всей вероятности, оно отныне