«неполноценное» или вторичное состояние. Вот почему связанный воедино мир может быть раскрыт самыми простыми действиями. Ручка вызывает сеть чернил, бумаги, стола и лампы, а в конечном счете и сеть других людей, для которых или которым я пишу, и у каждого из них в этом мире свои цели. Как писал Хайдеггер в другой работе, стол — это не просто стол: это семейный стол, за которым «мальчики любят себя занять», или, возможно, стол, за которым «в тот раз мы с другом что-то решили, в другой раз была написана та работа, а в третий раз был отмечен тот праздник». Мы вовлечены как социально, так и практически. Таким образом, для Хайдеггера все Бытие-в-мире — это также «Бытие-с» или Mitsein. Мы сосуществуем с другими в «в-мире», или Mitwelt.
Старая философская проблема о том, как доказать существование других разумов, теперь исчезла. Dasein плавает в‑мире задолго до своих вопросов о других. Другие — это те, «из кого человек себя, как правило, не выделяет — те, среди кого он тоже есть». Mitsein остается характерным даже для Dasein, который потерпел кораблекрушение на необитаемом острове или теперь пытается скрыться от всех, живя на вершине столба, поскольку эти ситуации определяются в основном через отсутствие поблизости собратьев Dasein. Dasein столпника — это все еще Бытие-с, но это (Хайдеггер любит это слово) «недостаточный» способ Бытия-с.
Хайдеггер приводит пример, сводящий все воедино. Я выхожу на прогулку и нахожу на берегу лодку. Каким Бытием обладает лодка для меня? Едва ли это «просто» объект, лодка-вещь, который я созерцаю с какой-то абстрактной точки зрения. Вместо этого я встречаю лодку как (1) потенциально полезную вещь, в (2) мире, который представляет собой сеть таких вещей, и (3) в ситуации, когда лодка явно полезна если не для меня, то для кого-то другого. То есть лодка одновременно есть оборудование, мир и Mitsein. Мне ничто не мешает рассматривать ее как простой «объект», но это насилие над повседневным Бытием.
Удивительно здесь то, что философии пришлось так долго ждать, пока кто-то это скажет. Американские прагматисты, такие как Чарльз Сандерс Пирс, Джон Дьюи и Уильям Джеймс, исследовали человеческую жизнь как практическое, активное дело, но они не разделяли большого философского видения Хайдеггера. Их прагматизм призван был скорее спустить философию «с небес на землю», а не ставить перед ней величайшие задачи и вопросы. Гуссерль действительно разделял масштаб амбиций Хайдеггера, но он смотрел на мир через призму собственного идеализма. С точки зрения Хайдеггера, это было фатальной ошибкой: Гуссерль вынес за скобки не то, что нужно. Он вывел за скобки вопрос о бытии, который с точки зрения Хайдеггера и был единственным ключевым.
Хайдеггер — это великий переворот в философии. В «Бытии и времени» наиболее «онтологичным» является бытие в повседневности, а не дебри космологии или математики. Практическая забота и озабочение первичнее размышлений. Полезность приходит раньше созерцания, подручность — раньше наличности, Бытие-в-мире и Бытие-с — раньше Бытия-в-себе. Мы не парим над великим богатым клубком мира, взирая на него с высоты. Мы уже в мире и вовлечены в него — мы «брошены» сюда. И «брошенность» должна быть нашей отправной точкой.
Или, как выразился его биограф Рюдигер Сафрански, Хайдеггер «излагает очевидное так, что понятно даже философу».
Эдмунд Гуссерль не мог не заметить, что, несмотря на слова посвящения и похвалы, «Бытие и время» отчасти направлено против него. Чтобы убедиться в этом, он перечитал ее несколько раз. После первого прочтения Гуссерль взял эту книгу в отпуск на итальянское озеро Комо летом 1929 года и подробно ее изучил, оставляя полные сомнения пометки на полях: «ведь это же абсурд». Он часто ставил на полях «?», «!» и даже «?!». На недовольство учителя Хайдеггер отвечал, что интерпретация книги как чего-то, что направлено против Гуссерля, — это «чушь!»
При личном общении Хайдеггер еще более пренебрежительно относился к гуссерлевской философии. Даже когда наставник писал восторженные рекомендательные письма, чтобы помочь ему получить работу, Хайдеггер заявлял собеседникам, что считает Гуссерля «смехотворным». Карлу Ясперсу, с которым он подружился, Хайдеггер в 1923 году писал: «Он живет миссией основателя феноменологии. Никто даже не знает, что это». (А так как Ясперс уже давно признался, что не знает, что такое феноменология, он вряд ли мог помочь в этом вопросе.) Их разногласия всплыли наружу к 1927 году. Когда в начале того же года Гуссерль и Хайдеггер попытались совместно написать статью о феноменологии для Британской энциклопедии, у них ничего не вышло. Во-первых, каждый из них считал, что у другого явные проблемы с ясностью в выражении своих мыслей. С этим трудно поспорить. Гораздо хуже было то, что они уже расходились почти по каждому пункту в самом определении феноменологии.
Гуссерль принял бунт Хайдеггера близко к сердцу. Он ожидал от ученика совсем иного: они обсуждали, как Хайдеггер возьмет на себя работу над «Nachlass» Гуссерля — его наследие неопубликованных рукописей — и в будущем продолжит развивать его философию. Помогая ему получить работу в Марбурге, Гуссерль также помог ему устроиться на собственный пост во Фрайбурге, выйдя на пенсию, — в надежде, как он признавался позже, что это вернет Хайдеггера в строй. Но вместо этого с приходом Хайдеггера Фрайбург стал городом «двух феноменологий». Версия Гуссерля выглядела все менее интересной, в то время как вариант Хайдеггера все больше походил на культ.
На праздновании семидесятилетия Гуссерля 8 апреля 1929 года Хайдеггер произнес длинную речь со слегка оскорбительным подтекстом под видом благодарности, подчеркнув, что философия Гуссерля заслуживает переосмысления и смены направления. В своей благодарственной речи Гуссерль сказал, что он правда поставил перед собой такую задачу, но она очень далека от завершения. Еще один подтекст: несмотря на все сказанное Хайдеггером, он на верном пути, и каждый должен к нему присоединиться, чтобы довести дело до конца.
Хайдеггер повел себя непорядочно, но Гуссерль действительно возлагал на ученика слишком большие надежды. Его желание превратить Хайдеггера в мини-Гуссерля для следующего поколения, должно быть, подавляло талант последователя. Не было никаких причин считать, будто Хайдеггер будет следовать за ним буква в букву: философия так попросту не работает. На практике, если философия действительно революционна, против нее неизбежно будут восставать именно потому, что она бросает вызов.
Другое дело, что Гуссерль не считал себя старой гвардией, от которой новое поколение должно естественным образом отделиться и вырасти. Напротив, он полагал, что радикализируется все больше, а молодежь за ним, напротив, не поспевает. Он видел себя «уполномоченным лидером без последователей, то есть без
