себе все возможные и мыслимые судьбы данного слова; это есть именно единство всех форм слова, данное in potentia. Каждое hic et nunc в судьбе слова есть именно поэтому hic et nunc одного и того же значения слова. Каждое hic et nunc значения слова, каждое «так-то и так-то» указывает, во-первых, на то, что возможны другие «так-то и так-то», а во-вторых, на то, что все эти «так-то и так-то» предполагают некое потенциальное единство их в общем и полном значении. Это и есть второй симболон (61). Второй симболон отличается от первого тем, что исключает в нем момент значения индивидуальных hic et nunc и обобщает все такие моменты в общее единство значения (75). Вот эта обобщенная семема всех символических семем данной категории и есть второй симболон (64).
3. Открывши словарь, мы найдем под каждым словом перечисление основных символических семем данной категории (хотя тут опускаются обычно всякие эмоциональные, аффективные и пр<очие> подобные понимания данного слова), и можно задаться целью сведения всех их к некоему общему значению данного слова, что и будет его вторым симболоном, или полной символической семемой… То, что обще всем этим отдельным значениям данного слова, и есть его полная символическая семема (64). Необходимо понимать универсальность словесного, универсальность смысловой выраженности уже в физической сфере. Не понявши ее здесь, нельзя понять ее уже нигде, ибо все другие типы слов – труднее для анализа и скорее ускользают от формулировок. Это – физически-энергематический элемент в слове, который никоим образом нельзя путать со вторым симболоном, содержащим в себе нечто схожее (84); второй симболон нельзя путать с моментом этимона в слове. Этимон, взятый сам по себе, отнюдь не предрешает своей судьбы как момента в живом симболоне (60 – 61). Возьмем полученный нами полный симболон и попробуем отбросить от него все фонематические моменты (61).
символ
1. Символ и сущность. Символ, или выражение, есть выражение всей сущности, со всеми ее отдельными моментами (211). Под выражением смысла или – в пределе – символом, мы понимали соотнесенность смысла с вне-смысловыми моментами, тождество смысла с его алогическими моментами (210). В сущности заключены моменты: энергия, или символ (225); схема, топос, эйдос и символ – четыре необходимых лика, в которых является наименованная сущность (128); анализ предметной сущности имени дал апофатический слой сущности, момент явленности апофатического икса в определенных смысловых данностях, или символах (в широком смысле): схемной, морфной, или топологической, эйдетической, символической (в узком смысле) и мифической (т.е. интеллигентной); гилетическая гипостазированность, дающая символическую выраженность сущности (129).
2. Выражение эйдоса и явление его в инобытии. Эйдос превращается в изваяние, столь же смысловое и сущное, что и раньше, но уже гораздо более богатое, тонко-отделанное и живое. Это и есть символический момент имени, уже не тот символический, который раньше у нас был связан с семемой, т.е. с до-предметной структурой имени, но символический в смысле самой предметности имени… В имени как символе сущность впервые является всему иному, ибо в символе как раз струятся те самые энергии, которые, не покидая сущности, тем не менее, частично являют ее всему окружающему. Отсюда видно также и то, что всякая энергема, как и энергия, целиком в самом существе своем всегда символична, поскольку она есть уже не сущность просто, но сущность, соотнесенная с тем или другим видом инобытия и являющаяся, так или иначе, тем и другим видом инобытия (113); символ мы будем понимать как выражение актов познавательных, волевых и чувствующих (151).
3. Символ и апофатизм. В символе мы находим инобытийный материал, подчиняющийся в своей организации эйдосу. Символ – не эйдос, но воплощенность эйдоса в инобытии, и притом не обязательно в реальном и фактическом инобытии. Символ в собственном смысле слова есть именно не реальный переход в инобытие, но смысловая же вобранность инобытия в эйдос. Эйдос, оставаясь же чисто эйдетическим, вбирает в себя инобытие как материал, перестраивается, заново создается; и уже оказывается в нем внутреннее и внешнее, хотя и даны они оба – в своем полном самотождестве. Отсюда символ и есть неисчерпаемое богатство апофатических возможностей смысла… Символ только и мыслим при условии апофатизма, при условии бесконечного ухода оформленных, познаваемых сторон эйдоса в неисчерпаемость и невыразимость первоисточника всего в нем оформленного и осмысленного. Эйдос сам по себе не апофатичен, ибо есть некая строгая оформленность и координированно-раздельная цельность сущего… Строго говоря, и в нем (т.е. эйдосе. – В.П.) есть апофатизм, если мы постараемся найти ту первоединую и абсолютно-неразличимую точку, из которой развертывается весь эйдос. Но в символе апофатизм гораздо богаче и ярче. Предполагая чувственное инобытие и чувственно-алогическое становление, символ для уразумения требует преодоления этой инобытийной сферы, ибо он есть, как чисто смысловая картинность, все же нечто устойчиво-раздельное и четко-очерченное. Но преодолевая это инобытие, мы видим, что оно все время переходит в устойчивость и смысл, что оно не просто уничтожается, но эйдетизируется, осмысляется, переходит в вечность устойчивого смысла, уже нового по сравнению с тем отвлеченным смыслом, какой был в первоначальном эйдосе (127); символ живет антитезой логического и алогического, вечно-устойчивого, понятного, и – вечно неустойчивого, непонятного, и никогда нельзя в нем от полной непонятности перейти к полной понятности. В вечно нарождающихся и вечно тающих его смысловых энергиях – вся сила и значимость символа, и его понятность уходит неудержимой энергией в бесконечную глубину непонятности, апофатизма, как равно и неотразимо возвращается оттуда на свет умного и чистого созерцания. Символ есть смысловое круговращение алогической мощи непознаваемого, алогическое круговращение смысловой мощи познания (127 – 128); символизм и апофатизм суть едино (128); не агностицизм и не рационализм должны быть нашей путеводной нитью, а символизм, явление в твердых очертаниях апофатической сущности, – так, что в каждый данный момент данное выражение явления и не есть вся сущность, ибо последняя неизмеримее и глубже своего явления, и вся сущность целиком в нем присутствует, ибо только оно, это всегдашнее, повсеместное и всецелое присутствие и может обеспечить явление в лике единой сущности (163).
4. Дедуцирование категории символа. Дедуцируя категорию символа, мы шли в плоскости эйдоса, а не логоса. Символ был у нас тождеством алогического становления и эйдоса (150); мы видели, что смысл (эйдос) и факт отождествляются в понимаемом, или выражаемом, смысле и факте, т.е. в символе (196); «одно», полагаясь и воплощаясь, даст эйдос. Эйдос, полагая себя в инобытии и утверждая
