в речи языковых процессов поздний Лосев стал употреблять термин «интерпретация»: если все синтаксические субъекты нашей речи суть по происхождению чужие предикации, то наши над ними смысловые операции уже не могут пониматься как непосредственная первичная разработка темы (например, как логическая операция по формальному расширению состава признаков данного объекта), но только как вторичная смысловая ее обработка, т.е. как интерпретация. Если лингвистически «ужесточить» это лосевское положение, то мы получим тезис о принципиальном «непопадании» онтологии в речь. Язык не имеет в себе никаких субстанциальных сгустков «объективной реальности», он весь – коммуникация и интерпретация, которые всегда кружат вокруг онтологии, но которые никогда ее в себя реально не вбирают. (Другое дело, что и саму онтологию можно понимать иначе, например, коммуникативно, и тогда, наоборот, язык будет составлять непосредственную субстанциальную часть такой онтологии. Однако в нашем контексте, адаптирующем имяславие к современной теоретической лингвистике, такого рода коренные пересмотры фундаментальных категорий нецелесообразны, хотя, если иметь в виду лосевскую позицию саму по себе, такой поворот темы вполне возможен – см., например, предыдущую статью «Лосев, исихазм и платонизм».)
В связи с вышесказанным не может не возникнуть вопрос о том месте, которое в этой общей лосевской картине языка отводится семантическим и формальным закономерностям, несомненно управляющим функционированием «естественных» языков. Очевидно, что Лосев не распространял их действие не только на уровень до и вне тварного языка, но и на уровень «первослов» человеческого сознания. Почему же тогда, если на двух первых уровнях не действуют собственно, казалось бы, языковые закономерности, мы все-таки говорим, что все рассмотренные сферы, включая и «первослова», являются, по Лосеву, языковыми в своей природе? Дело в том, что родо-видовые отношения строятся Лосевым не от «естественного» языка, взятого за «род», но от «первоязыка», частными видами которого мыслятся различные «естественные» языки. Тоже, казалось бы, не новая идея: она лежит в основе почти всех известных теорий общей «универсальной семантики», понимаемой как не зависящая от всякий раз особых семантических и грамматических закономерностей тех или иных конкретных «естественных» языков. Однако и здесь имеется все же существенная разница. Чаще всего под «универсальной семантикой» понимается область смысла, обособленная, а точнее – обособляемая от языка при любом понимании его спе-цифики. На первом плане в таких концепциях – сочетаемость смыслов как таковых (в основном – логическая сочетаемость), а не способы и формы сочетания смыслов в коммуникативных целях, что у Лосева, напротив, выдвинуто на первый план. Лосев, конечно, не отрицал универсальной семантики (или «логику логоса» в его терминологии), но такого рода универсальные внеязыковые семантические законы оценивались им как осуществленные в рабочих целях частные одномерные отвлечения от многомерных и коммуникативных по своей телеологии реальных связей между «первословами». (Скажем более: все абстрактные интеллектуальные операции над областью смысла не только признавались Лосевым полезными, но и высоко им ценились и – в отличие, скажем, от Флоренского – применялись, однако условие принципиального ограничения реальной сферы компетенции такого рода интеллектуальных операций выполнялось при этом Лосевым неукоснительно.) Взятые же в своем реальном смысловом объеме и в своих реальных функциях типы связей между первословами («платоническими идеями») не могут быть, по Лосеву, классифицированы в виде таксономических групп, поскольку логика и «техника» интеллекта как такового и, соответственно, любого типа классификации в принципе аперсоналистичны, область же языка как «места касания» двух миров принципиально персоналистична. В природу «первослов» входит то, что они и исходят от Личности, и направлены к личности же.
«Первоязык», по Лосеву, таким образом, не тождествен тому, что понимается под «универсальной семантикой». От него к «естественным» языкам переходят не какие-либо частные законы семантической и логической сочетаемости, а только то, что оценивается Лосевым как главная конститутивная черта языка как такового: сущностно-энергийная диалектика, трансформированная – через некоторые этапы – в субъект-предикативную структуру, в сам принцип предикации (или: коммуникации и интерпретации). Этот принцип не зависит ни от чувственной плоти языка, ни от формально-грамматических закономерностей «естественных» языков, наоборот: и то, и другое само находится в генетической зависимости от принципа предикации. Зависимость эта, однако, не абсолютная: в языки переходит именно и только сам принцип предикации, который может получать в частных языках самые разнообразные формы проявления, облекаться в многочисленные вариации грамматических и семантических закономерностей. Характер этих частных закономерностей определяется условиями общения, пресуппозициями языка в целом (например, его мифологической основой) и, наконец, прямо «техническими» причинами, зависящими в том числе и от «меональной» плоти языка. Эти «частно-языковые» закономерности вполне могут, по Лосеву, классифицироваться и обобщаться с помощью разного рода внешних критериев, однако сама предикативность реальной речи от классификаций такого рода все равно ускользнет, поскольку предикация может выражаться в речи через все без исключения грамматические и синтаксические формы, даже – через молчание.
Особо в этом смысле стоит, конечно, в лосевской концепции вопрос о статусе диалектики. Не вдаваясь в детали лосевских построений в этой области, рискнем все же дать их интерпретацию в интересующем нас плане. Диалектика, в отличие от «универсальной семантики», не является у Лосева безличной таксономией смыслов; в этом плане диалектика вообще не вводится Лосевым в «универсальную семантику». Тоже будучи одной из трансформаций имманентных связей между «первословами», диалектика – в отличие, скажем, от логики – является у Лосева такой их трансформацией, в которой коммуникативность и предикативность как конститутивные моменты «первослов» не отмысливаются полностью. Диалектика, по известной формулировке, это абстракция над диалогом: в ней сохраняются отзвуки персоналистического и коммуникативного смыслового напряжения между противопоставляемыми и синтезируемыми суждениями. В диалектике, по Лосеву, как бы отражена «техника» получения различных вариантов «предицирующей» части «первослов» (причем именно предицирующей, а не предицируемой). Классическая парменидовская пара «одно» и «многое» – это два предиката к одному субъекту, субстанциально остающемуся в первослове невыраженным. Выбор того или иного из этих предикатов (или какого-либо другого предиката) зависит от нужд «здесь и теперь» актуализируемой говорящим интерпретации, т.е. – от коммуникативного замысла. Смысл же диалектического противопоставления «одиночных» категорий (диалектика суждений покрывается вышесказанным) состоит в лосевской концепции в том, чтобы хотя бы формально зафиксировать крайние точки в том смысловом пространстве, к которому прикоснулось данное «первослово», т.е. в том пространстве, в котором возможны дальнейшие (вторичные, третичные и т.д.) предикации, сохраняющие тем самым между собой коммуникативную связь (связь, релевантную для слушающего), так как в них «не теряется» единый исходный субъект речи (не разрывается семантическая связность речи). Во «внеречевом» плане проблема изолированных диалектических категорий, а вместе с ними и изолированных слов естественного языка («изолированность» которых всегда, конечно, во многом условна) решается Лосевым – в соответствии с его пониманием главной
