ссылками на устные заявления самого Бахтина) книги «Фрейдизм», «Формальный метод в литературоведении», «Марксизм и философия языка» и статью «Слово в жизни и слово в поэзии»; реже (с оговорками) статьи Волошинова «О границах поэтики и лингвистики», «По ту сторону социального», «Новейшие течения лингвистической мысли на Западе», его триптих в журнале «Литературная учеба» и некоторые другие исследования, вышедшие из бахтинского круга [58].
В пользу мнения об участии Бахтина в написании каких-то из этих работ говорит следующее.
1) Свидетельства и высказывания – прямые и косвенные – лиц, знавших Бахтина или интервьюировавших его (В.В. Иванов, С.С. Конкин, С.Г. Бочаров, В.В. Кожинов, С.Н. Бройтман, Ю.М. Каган, Т. Уиннер, А. Уэрль). В наиболее развернутых из них речь идет либо о соавторстве Бахтина [59], либо о полном его авторстве – «с начала до конца» [60], что несколько настораживает своей противоречивостью.
2) Ссылки на участников литературной жизни 1920-х гг. (В.Б. Шкловского, В.В. Виноградова, Н.Я. Берковского), приписывавших именно Бахтину критику формального метода в литературоведении и языкознании.
3) Сообщения Н.А. Волошиновой (Алексеевской) и Е.А. Бахтиной о том, что отдельные «спорные» книги либо принадлежат Бахтину, либо диктовались им Волошинову, либо готовились к изданию в доме Бахтиных.
4) Согласие и последующий отказ Бахтина подписать документ о его авторском праве на некоторые работы, вышедшие под именами Волошинова и Медведева.
5) Упоминание Бахтиным в разговоре с С.Г. Бочаровым (21 ноября 1974 г.) о том, что во время следствия по делу «Воскресения» ему задавали вопрос о секрете странного авторства.
6) Методологическая и текстологическая близость «спорных текстов» к авторизованным работам Бахтина.
7) Документальное подтверждение И.И. Канаевым бахтинского авторства статьи «Современный витализм», косвенно подкрепляющее версию о возможном участии Бахтина в написании работ Волошинова.
8) Отсутствие у Бахтина ссылок на «спорные тексты», а также публикаций (и попыток к этому) в 1925 – 1928 гг.
Среди причин, вызвавших столь странную форму проявления Бахтиным своего авторского начала, назывались (нередко со ссылками на самого ученого): необходимость в заработке, отсутствие связей в научно-издательском мире, бескорыстие, нежелание поступаться идейными принципами в угоду марксистской методологии, стремление помочь друзьям в их научной карьере, особое – диалогическое – отношение к творчеству, осторожность Бахтина (в условиях жесткого идеологического диктата скрывшего свою индивидуальность под несколькими именами); наконец, этот шаг ученого рассматривался и как своеобразный поступок – реакция на всеобщее «разложение».
То, что Бахтин не любил касаться этой темы и давал соответствующие объяснения каждый раз по-новому, заставляет предполагать, что истинные причины его издательско-авторского эксперимента им утаивались (или имели комплексный характер). Наиболее вероятными из них являются, на наш взгляд, две: 1) Бахтин не хотел быть причастным к распространению марксистской методологии в философии и филологии; 2) он не был формально связан с научными учреждениями Ленинграда (что давало возможность попасть в издательский план, например ИЛЯЗВа; заручиться поддержкой руководства института и т.д.). И, чтобы иметь доступ к читателю, Бахтин мог предложить необычную форму соавторства, устраивавшую в определенной мере и его друзей, поскольку они разделяли идеи Бахтина и понимали, что иного пути опубликовать бахтинские труды в ближайшее время нет. (В этом случае все действующие лица остаются на достойной этической высоте!)
Недавно были обнародованы новые свидетельства, касающиеся загадочного соавторства, – на этот раз исходящие непосредственно от Бахтина.
Отвечая на запрос В.В. Кожинова относительно слухов, циркулировавших в ленинградской среде на рубеже 20 – 30-х гг. о принадлежности ему некоторых работ Волошинова и Медведева, Бахтин пишет (1 марта 1961 г.):
«Книги „Формальный метод“ и „Марксизм и философия языка“ мне очень хорошо известны. В.Н. Волошинов и П.Н. Медведев – мои покойные друзья; в период создания этих книг мы работали в самом тесном творческом контакте. Более того, в основу этих книг и моей работы о Достоевском положена общая концепция языка и речевого произведения. В этом отношении В.В. Виноградов совершенно прав. Должен заметить, что наличие общей концепции и контакта в работе не снижает самостоятельности и оригинальности каждой из этих книг. Что касается до других работ П.Н. Медведева и В.Н. Волошинова, то они лежат в иной плоскости, не отражают общей концепции и в создании их я никакого участия не принимал.
Этой концепции языка и речи, изложенной в указанных книгах без достаточной полноты и не всегда вразумительно, я придерживаюсь и до сих пор…» [61].
В беседе с В.Д. Дувакиным (магнитофонная запись, февраль 1973 г.), сумевшим расположить Бахтина к доверительному разговору о прошлом, последний говорит:
«…у меня был близкий друг – Валентин Николаевич Волошинов. Он автор книги „Марксизм и философия языка“, которую, так сказать, мне приписывают» [62].
Перед нами единственные на сегодняшний день документальные (письменное и устное) высказывания самого Бахтина, фигурирующие, подобно свидетельским показаниям, в деле об авторстве «спорных текстов». Можно ли им доверять? Ведь легко сослаться, что и делали ранее (в отношении, например, автобиографии ученого), на неискренность Бахтина, его стремление утаить правду по каким-то соображениям. В таком случае уместен вопрос: кому мы должны доверять более, нежели самому Бахтину, в этом деликатном деле? При всем уважении к людям, знавшим Бахтина, при всей благодарности за их стремление «запротоколировать» разговоры с ученым, думается, что не следовало бы слишком категорично склонять общественное мнение в пользу бахтинского авторства, раз этого не сделал сам Бахтин – ни в далеких 20-х, ни в близких к нам 70-х гг. Деликатность нужна и в отношении людей, ушедших от нас «по ту сторону социального».
На основании данных бахтинских заявлений можно сделать следующий вывод. Бахтин не отрицал своего «участия» в «создании» некоторых работ Волошинова и Медведева, которое выразилось в «творческом контакте», в выработке «общей концепции» (вероятно, исходящей прежде всего от Бахтина), но не распространялось на форму реализации «общих» идей, то есть сами тексты. Этому выводу не противоречит и заявление Бахтина о том, что Волошинов был его «учеником» (М.М. Бахтин – В.В. Кожинову. 16 ноября 1964 г.) [63]. Обладая в невельско-витебский период большей подготовкой в философии, литературоведении, языкознании, Бахтин, несомненно, питал своего друга – в то время юриста по образованию – соответствующими познаниями. Но позже мог начаться обратный процесс: Волошинов стал посредником между новой университетской наукой и Бахтиным. В ленинградский период жизни он скорее всего занял достаточно самостоятельную научную позицию, что могло приводить даже к принципиальным разногласиям с Бахтиным по вопросам методологии (отношение к марксизму, фрейдизму, марризму и т.д.) [64]. Во всяком случае ученик должен был оказаться достойным учителя…
Нам
