class="title1">
Глава 6. Стратегия постмодерна
Связь эпистемологии с политикой
Теперь мы можем ответить на вопрос, поставленный в конце первой главы: почему ведущий сегмент левых политических сил выбрал своей стратегией скептическую релятивистскую эпистемологию?
Язык стоит в центре эпистемологии постмодерна. Представители модерна и постмодерна различаются не только содержанием своих обсуждений определенных вопросов философии, литературы и права; они также различаются тем, как они пользуются языком. Эти различия обусловлены эпистемологией.
Эпистемология задает два вопроса о языке: как он связан с реальностью и как он связан с действием? Эпистемологические вопросы о языке – это подмножество эпистемологических вопросов о сознании в целом: Какова связь сознания с реальностью и как это связано с действием? Модернисты и постмодернисты предлагают совершенно разные ответы на эти вопросы.
Для реалистов модерна сознание является одновременно когнитивным и функциональным, и эти две черты связаны между собой. Основная цель сознания – осознавать реальность. Дополнительная цель сознания состоит в том, чтобы использовать свое знание реальности как руководство для действий в этой реальности.
Для антиреалистов постмодерна, напротив, сознание функционально, но не когнитивно, поэтому его функциональность не имеет ничего общего с познанием. Два ключевых понятия в лексиконе постмодернизма – «разоблачение» и «риторика» – иллюстрирует значимость различий.
Для модерниста метафора маски – это признание того факта, что слова не следует воспринимать буквально или как напрямую констатирующие факт, что люди могут использовать язык эллиптически, метафорически или для сокрытия правды, что язык может быть текстурирован слоями смысла, использован для прикрытия лицемерия или для рассуждения. Соответственно, разоблачение означает интерпретацию или исследование с целью распознать буквальное значение, факт или суть. Процесс разоблачения носит когнитивный характер, направляемый объективными стандартами, и его целью является осознание реальности.
Для постмодерниста, напротив, интерпретация и исследование никогда не заканчивается реальностью. Язык связан только с языком и никогда с нелингвистической реальностью. По словам Жака Деррида, «факт языка – единственный, наверное, факт, который в конечном счете сопротивляется заключению в скобки» [301]. Это означает, что мы не может выйти за пределы языка. Язык – это «внутренняя», самореференциальная система, и нет никакого способа стать «внешним» по отношению к нему, хотя даже говорить о «внутреннем» и «внешнем» бессмысленно с точки зрения постмодернизма. Не существует нелингвистического стандарта, к которому можно отнести язык, и поэтому не может быть критерия для проведения различия между буквальным и метафорическим, истинным и ложным. Следовательно, деконструкция – это в принципе бесконечный процесс. Разоблачение не заканчивается даже субъективными убеждениями и интересами, поскольку «субъективное» противопоставляется «объективному», а это то различие, которое постмодернизм отрицает. А «убеждение и интересы субъекта» сами по себе являются социолингвистическими конструкциями, поэтому разоблачение одного фрагмента языка для выявления скрытого субъективного интереса может выявить лишь больше языка. А этот язык, в свою очередь, можно разоблачить, чтобы выявить еще больше языка, и так далее. Язык – это череда масок до самого конца.
Однако в любой момент времени субъект представляет собой особую конструкцию с определенным набором убеждений и интересов, и субъект использует язык для выражения и продвижения этих убеждений и интересов. Таким образом, язык является функциональным, и это подводит нас к риторике.
Аля модерниста функциональность языка дополняет его когнитивную способность. Человек наблюдает за действительностью перцептивно, формирует концептуальные представления о реальности на основе этих восприятий, а затем действует в реальности на основе этих перцептивных и концептуально-когнитивных конструкций. Некоторые из этих действий являются социальными взаимодействиями, и в некоторых социальных взаимодействиях язык выполняет коммуникативную функцию. В общении друг с другом люди рассказывают, спорят или иным образом пытаются передать свои когнитивные представления о мире. Таким образом, риторика – это аспект коммуникативной функции языка, относящийся к тем методам использования языка, которые повышают эффективность познания во время языкового общения.
А для постмодерниста язык не может быть когнитивным, потому что он не связан с реальностью, будь она внешним миром или собственным самоощущением. Язык – это не распознание мира, не различение истинного и ложного и даже не аргументация для подтверждения достоверности, обоснованности и вероятности. Соответственно, постмодернизм меняет природу риторики: риторика – это стратегия убеждения при отсутствии знания.
Ричард Рорти разъясняет это в своем эссе «Случайность языка». Рорти утверждает, что несостоятельность позиции реалистов показала, что «мир не говорит нам, какой языковой игры придерживаться», и что «человеческие языки являются человеческими творениями» [302]. Таким образом, функция языка заключается не в том, чтобы спорить с целью что-либо доказать или опровергнуть. Соответственно, заключает Рорти, он не пытается что-либо доказать или опровергнуть, когда он использует язык, пытаясь убедить нас в своем понимании «солидарности».
«В соответствии со своими собственными предпосылками, я не собираюсь предлагать аргументов против словаря, который я хочу заменить. Вместо этого я попытаюсь сделать более привлекательным словарь, к которому расположен, демонстрируя, как он может быть использован при описании разнообразных тем» [303].
Здесь речь идет о «привлекательности» языка при отсутствии знания, истины или аргументации.
По темпераменту и по характеру своей политики Рорти – наименее крайний из ведущих постмодернистов. Это видно по тому языку, который он использует в своем политическом дискурсе. Язык – это инструмент социального взаимодействия, а модель социального взаимодействия диктует, какой инструмент использовать в качестве языка. Рорти видит много боли и страданий в мире, а также много конфликтов между разными группами, поэтому язык для него в первую очередь является инструментом для разрешения конфликтов. С этой целью его язык подталкивает к «сочувствию», «чувствительности» и «толерантности», хотя он также замечает, что эти добродетели могут раскрыться только в пределах нашего «этноцентричного» положения, «на практике мы должны отдавать приоритет нашей собственной группе», пишет он, что означает, что «существует множество взглядов, которые мы просто не можем воспринимать всерьез» [304].
Однако большинство других постмодернистов считают конфликты между группами более жестокими, а нашу способность сопереживать – более ограниченной, чем думал Рорти. Поэтому использование языка как инструмента разрешения конфликтов находится за пределами нашей досягаемости. В конфликте, который не может быть урегулирован мирным путем, желаемый инструмент – это оружие. Итак, учитывая конфликтные модели социальных отношений, которые доминируют в постмодернистском дискурсе, вполне логично, что для большинства постмодернистов язык в первую очередь является оружием.
Этим объясняется суровый характер постмодернистской риторики. Регулярное использование ad bominem [305], подставных людей и регулярные попытки заставить замолчать оппонентов – все это логические следствия постмодернистской эпистемологии языка. Стэнли Фиш, как отмечено в четвертой главе, называет всех оппонентов поддержки расовых меньшинств ксенофобами и сваливает их в одну кучу с Ку-клукс-кланом [306]. Андреа Дворкин называет всех гетеросексуальных мужчин насильниками [307] и
