именует Америку фашистским государством [308]. С такой риторикой правда или ложь – это вообще не вопрос: в первую очередь важна эффектность языка.
Если добавить к постмодернистской эпистемологии крайне левую политику ведущих постмодернистов и их непосредственное понимание кризисов в социалистической мысли и практике, тогда словесное оружие становится взрывоопасным.
Когда теория противоречит фактам
За последние два столетия социалисты всего мира пытались реализовать множество стратегий. Социалисты надеялись дождаться, когда народ придет к социализму снизу вверх, они пытались навязать социализм народу сверху вниз, они старались прийти к социализму как эволюционным, так и революционным путем. У них есть опробованные версии социализма с упором на индустриализацию и версии с упором на аграрную экономику. Они ждали, чтобы капитализм рухнул сам по себе, а когда этого не произошло, они пытались уничтожить капитализм мирными средствами. Когда и это не сработало, некоторые социалисты пытались уничтожить капитализм с помощью терроризма.
Но капитализм продолжает процветать, а социализм стал катастрофой. К настоящему моменту социалистическая теория и практика существует уже на протяжении двух столетий, но преобладающие логические рассуждения и эмпирические доказательства свидетельствуют против социализма.
Соответственно, есть выбор, какой урок должен быть извлечен из истории.
Если кого-то интересует истина, то его рациональный ответ на несостоятельную теорию должен быть следующим.
• Теорию разбивают на составляющие ее предпосылки.
• Эти предпосылки детально анализируются, и проверяется логика, которая их объединяет.
• Для самых спорных предпосылок ищут соответствующие альтернативы.
• При этом необходимо принять на себя моральную ответственность за любые негативные последствия применения ложной теории на практике.
Но это не то, что мы находим в постмодернистских размышлениях о современной политике. Истина и рациональность подвергаются нападкам, а превалирующее отношение к моральной ответственности лучше всего выражено Рорти: «Я думаю, что хорошие левые – это партия, которая всегда думает о будущем и не слишком печалится о наших прошлых грехах» [309].
Кьеркегорианский постмодернизм
В четвертой главе я набросал один из возможных ответов постмодернизма на проблемы теории и практики социализма. Для умного, информированного социалиста, столкнувшегося со свидетельствами истории, неизбежно должен произойти кризис веры. Социализм для многих – это яркое видение прекрасного будущего, представляющее собой идеальный социальный мир, который преодолеет все болезни нынешнего общества. Любое такое глубоко укоренившееся видение становится частью самой личности верующего, и любая угроза такому видению воспринимается как угроза для самого верующего.
Из исторического опыта других утопий, которые потерпели крушение в теории и на практике, мы знаем, что существует сильное искушение закрыть глаза на теоретические и практические доказательства существующей проблемы и просто заставить себя продолжать верить. В религии есть много таких примеров. «Даже десять тысяч свидетельств не заставят нас и единожды усомниться», – написал Кардинал Ньюман [310]. Федор Достоевский выразился более резко в письме к женщине-благотворителю: «Если бы кто-нибудь написал мне, что истина вне Христа, я бы предпочел остаться с Христом, а не с истиной» [311]. Из исторического опыта мы также знаем, что для атаки на разум и логику, ставшие проблемой для желанного видения, могут быть разработаны изощренные эпистемологические стратегии. Таковы были мотивы первой «Критики» Канта, книги «О религии» Шлейермахера и «Страха и трепета» Кьеркегора.
Почему бы крайне левым не использовать аналогичные стратегии? История религии и история социализма демонстрируют поразительные параллели в своем развитии.
• И религия, и социализм начинались с всеобъемлющей картины мира, которую они считали истинной, но не основанной на разуме (разные пророки и Руссо).
• Обе мировоззренческие концепции были оспорены другими концепциями, основанными на рациональной эпистемологии (ранняя критика религии натурфилософами и ранняя либеральная критика социализма).
• И религия, и социализм ответили, что они могли бы соответствовать критерию разума (естественная теология и научный социализм).
• Тогда религия и социализм столкнулись с серьезными проблемами логики и доказательств (нападения Юма на естественную теологию и атаки Мизеса и Хайека на социалистические прогнозы).
• Обе мировоззренческие позиции, в свою очередь, ответили критикой разума и реальности (Кант и Кьеркегор; постмодернисты).
К концу XVIII века религиозным мыслителям стала доступна изощренная эпистемология Канта. Кант сказал им, что разум отрезан от реальности, и многие отказались от естественной теологии и с благодарностью использовали его эпистемологию для защиты религии. К середине XX века левым мыслителям были доступны изощренные теории эпистемологии языка, которые говорили о том, что истина невозможна, что факты нагружены теорией, что эмпирические данные ничего не добавляют к доказательству, что логические доказательства являются чисто теоретическими, что разум искусственен и бесчеловечен и именно чувства и эмоции – более надежные проводники, чем разум.
Таким образом, преобладание скептицизма и иррационализма в академической философии дало левым новую стратегию ответа на кризис. Любая атака на социализм в любой форме могла быть отброшена, а желание верить в социалистический идеал реанимировано. Те, кто принял эту стратегию, всегда могли сказать самим себе, что они действовали так, как, по мнению Куна, должны действовать ученые: вывести аномалии за скобки, отложить их в сторону и следовать своим чувствам.
Тогда, согласно этой гипотезе, постмодернизм является симптомом кризиса веры крайне левых. Постмодернизм – это результат использования скептической эпистемологии для оправдания личного рывка веры, необходимого для того, чтобы продолжать верить в социализм.
Однако, согласно этой гипотезе, постмодернизм невозможно объяснить исключительно превалированием скептической и иррационалистской эпистемологии в середине XX века. Тупиковое положение скептицизма и иррационализма еще не предвещает того, как скептицизм и иррационализм будут использованы в дальнейшем. Отчаявшийся человек или движение могут обратиться к этим эпистемологиям в качестве защитного механизма, но то, какой человек или движение окажутся в отчаянии, зависит от других факторов. В нашем случае таким отчаявшимся движением стал социализм. Но беды социализма сами по себе также не являются достаточным объяснением. Пока эпистемологический фундамент не заложен, любое движение, которое обратится к скептическим и иррациональным аргументам, будет просто подвергнуто осмеянию. Следовательно, необходимо сочетание двух факторов – широко распространенного скептицизма в отношении разума и кризиса социализма – для того, чтобы возник постмодернизм.
Но все же это навеянное философией Кьеркегора объяснение постмодернизма является неполным для описания постмодернистской стратегии. Для левых мыслителей, раздавленных провалами социализма, стратегия Кьеркегора дает оправдание, необходимое для веры в социализм, ставшей делом личной убежденности. Но для тех, кто все еще хочет продолжать бороться против капитализма, новая эпистемология предоставляет другие стратегии.
Пока мой рассказ касался постмодернистской субъективности и релятивизма, его левой политики и необходимости соединить эти две черты.
Если мое объяснение правильно, тогда постмодернизм можно было бы назвать «перевернутым фрасимахизмом», подразумевая софиста Фрасимаха из «Республики» Платона. Некоторые постмодернисты видят часть своего проекта как реабилитацию
