«животному». Своеобразно во фрейдизме то, что это низменное животное начало представлено всесильным внепространственным и вневременным миром бессознательного, т.е. понятно чисто
спиритуалистически. Впрочем, фрейдизм здесь не одинок:
спиритуалистический нигилизм (или спиритуалистический цинизм) – характерное явление буржуазной современности. Известная доля нигилизма присуща и спиритуалистическому учению Бергсона о «жизненном порыве», враждебном рассудку и культурным формам, присуща и его славословиям инстинкту. Именно этот нигилистический разоблачительный дух на спиритуалистической подкладке и создал успех фрейдизма в мелкобуржуазных кругах.
От марксистского понимания формулы: «бытие определяет сознание» этот спиритуалистический нигилизм далек как небо от земли.
Фрейдовский механизм образования идеологий (тот же механизм, как мы знаем, служит, по Фрейду, и для образования снов и невротических симптомов) субъективистичен, индивидуалистичен и спиритуалистичен. Это механизм изолированного, самодовлеющего субъективного изживания жизни, а вовсе не тот объективный, социально-экономический механизм классовой борьбы, который, по марксистскому учению, определяет идеологическое преломление бытия сознанием.
Тезис автора, сводящийся к тому, что бытие, чтобы определять сознание, нуждается во фрейдистских механизмах, не выдерживает критики.
5. Рефлексологизированный фрейдизм А.Б. Залкинда.
Теперь остается рассмотреть позицию А.Б. Залкинда. Его точка зрения, сводящаяся к попытке рефлексологически истолковать фрейдизм, довольно типична. Научная ценность рефлексологии для марксизма представляется несомненной. И вот, многие полагают, что рефлексология должна служить пробным камнем для испытания марксистской пригодности всякой психологической теории.
Здесь необходимо сказать несколько слов о рефлексологии. Оспаривать громадную научную ценность рефлексологического метода, конечно, не приходится. Однако сфера применения этого метода далеко не так широка, как этого хотелось бы некоторым рефлексологам: это один из физиологических методов, одно из разветвлений единого физиологического метода, не больше. Основные понятия рефлексологического метода определяют конкретную экспериментальную методику, в этом их значение и ценность; вне условий этой кропотливой, бесконечно медленной, но верной экспериментальной методики рефлексологический метод становится пустой рефлексологической фразеологией. Применить рефлексологический метод значит поставить новый эксперимент, а на это требуется громадное количество труда и времени. Метод движется черепашьими шагами, но зато эти шаги верны. Но когда основные рефлексологические понятия (условный рефлекс, торможение и др.) перестают организовывать эксперимент, а начинают огранизовывать едва ли не мировоззрение, когда они с чисто спекулятивной легкостью переносятся на области, не поддающиеся никакой лабораторно-экспериментальной обработке, эти понятия утрачивают всякую научную ценность, и с марксизмом такая рефлексология ничего общего не имеет.
Оторванный от конкретной экспериментальной методики, аппарат рефлексологических понятий превращается в ничего не говорящую пустую схемку, которую можно применить буквально к чему угодно. Почему бы, например, не истолковать рефлексологически учение Канта: кантовское a priori – это безусловный рефлекторный фонд, a posteriori – условные рефлексы и т.п. Вот Кант и оправдан рефлексологически. Нелепость подобной затеи ясна всякому. Но мы не думаем, что переход на язык рефлексологии и какой-нибудь чисто психологической теории был работой более продуктивной и благодарной.
Но обратимся к Залкинду. Как осуществляет он «рефлексологизацию» фрейдизма? Что остается от фрейдизма, что остается от рефлексологии в результате соединения этих двух, на противоположных полюсах методологии находящихся, теорий?
Прежде всего Залкинд отказывается от сексуальной теории Фрейда.
«Большинство, – пишет А.Б. Залкинд (под большинством имеется в виду широкая публика), – глубоко убеждено, что „душой“, гвоздем фрейдизма является его половая теория и что критическое к ней отношение убивает в корне весь фрейдизм… На самом же деле вовсе не в теории полового влечения истинный центр того фрейдизма, который радикально перетряхивает сейчас всю психофизиологию» («Фрейдизм и марксизм», с. 165).
Мы должны прежде всего отметить, что к этому большинству принадлежат и сам Фрейд, и все ортодоксальные и последовательные фрейдисты. Фрейдизм без его сексуальной «души» уже не совсем фрейдизм.
Далее Залкинд очищает фрейдизм с помощью рефлексологического метода (не в его экспериментальном, а фразеологическом применении) от субъективизма и метафизики.
«Рефлексологический метод спасает нас. Его чистый объективизм и биологический монизм разрушают метафизические леса вокруг здания фрейдовского учения и обнажают стойкую материалистическую сущность действительного, не искаженного фрейдизма».
Вот как Залкинд переводит на рефлексологический язык фрейдовский принцип удовольствия:
«Под принципом удовольствия следует понимать ту часть физиологического фонда, которая связана с минимальной затратой организмом его энергии, ту часть, которая накопляется и выявляется по линии наименьшего внутреннего сопротивления. Другими словами, это врожденные, унаследованные установки организма (безусловные рефлексы), и те слои приобретенного, личного его опыта, которые непосредственно и раньше всего выросли на безусловных рефлексах, потребовав для того минимальные затраты его силы. Такими ранними и наиболее легко сформировавшимися являются, конечно, детские („инфантильные“, по Фрейду) навыки, развивающиеся обычно при всемерно облегчающем содействии взрослых (родителей, братьев и пр.), без лишних затрат организма на сосредоточение (рефлекс сосредоточения), ориентировку (ориентировочный рефлекс) и пр.» (с. 171).
Аналогичным способом рефлексологизуется механизм вытеснения. Конечно, он оказывается не чем иным, как торможением.
«Основное понятие психоаналитиков, на котором базируются все их дальнейшие построения, – понятие „вытеснения“ – является рефлексологическим. На языке рефлексов оно называется торможением. Рефлекторная жизнь организма заключается в выявлении или создании одних рефлексов и в торможении (вытеснении, оттеснении) или угасании других. Рефлексы, если можно так выразиться, конкурируют друг с другом, и один из них (или группа их) побеждает за счет оттеснения (торможения) прочих, при чем победа обусловлена накоплением около первых наибольшего физиологического напряжения (очаг оптимального возбуждения, по Павлову), конечно, побеждает вовсе не наиболее целесообразный рефлекс. Какая же целесообразность у пищевого рефлекса собаки, прикрепленного к нелепому звуковому сигналу? Но, во всяком случае, один из них побеждает, оказывается актуальным, впереди, другие тормозятся, оттесняются. А именно об этом у психоаналитиков и говорится. Когда тормозящее влияние тех раздражителей, которые оттеснили рефлекс, ослабевает, – оттесненный вытесненный рефлекс может под влиянием того или иного нового стимула (раздражителя) снова появиться, „прорваться“. До того же он остается в потенциальном, заторможенном состоянии, в тени актуального, рефлекторного поля или, выражаясь старым субъективистическим языком, – в тени сознания, в подсознании. Итак, пока, как видим, мы имеем у психоаналитиков понятия исключительно в разрезе учения об условных рефлексах»
(Залкинд А.Б. Жизнь организма и внушение. М.: ГИЗ, 1927, с. 58).
Сложный у Фрейда механизм сновидения и внушения (Фрейдом его анализу посвящено несколько сотен страниц) при рефлексологизации оказывается столь простым, что Залкинд излагает его буквально на протяжении трех строк:
«Анализ механизмов сновидений, элементов внушения получает такое же рефлексологическое истолкование».
«Во сне, когда прекращается действие внешних раздражителей, как мы видели, слишком часто имеющих тормозящее значение, этот внешний покой сам по себе является раздражителем растормаживающего порядка»
(статья в «Красной нови», 1924, кн. 4, с. 175).
После
