Как долго нам осталось ждать этого будущего – вопрос открытый. Большинство текущих исследований находятся на второй стадии клинических испытаний, но третья стадия требует реальной легализации препаратов. Речь идет о разносторонних исследованиях с привлечением большого количества пациентов. Главная причина, по которой каждая стадия требует так много времени, с создаваемыми государством препонами никак не связана. «Главной проблемой, – говорит Гроф, – всегда было найти достаточное число пациентов, готовых поучаствовать в исследовании». Доблин указывает на то, что, хотя уже многие ученые осведомлены о переменах, происшедших в мире психоделических исследований, до подавляющего большинства эту информацию еще предстоит донести. Но это произойдет, и уже скоро.
Ужин Доблин заканчивает в спешке. Ему надо собираться. Завтра он уезжает в Израиль, чтобы в качестве консультанта принять участие в эксперименте по лечению посттравматического синдрома при помощи МДМА, а затем, с такой же целью, – в Иорданию. «Вот и говори о мире на Ближнем Востоке», – шутит Доблин. По пути из кухни он рассказывает о своем инструкторе аэробики, который всегда приходил обкуренный и учеников призывал поступать так же. Его одиннадцатилетняя дочь прерывает его рассказ.
«Но, папочка, – кричит она, – я не хочу заниматься обкуренной аэробикой». Доблин треплет ее по голове и улыбается.
«История моей жизни», – говорит он.
11
Через час после танца Мэрилин и Дэвида с дочерью экстази начинает отпускать, и симптомы Мары возвращаются. Все в зеленой комнате пытаются сообразить, что делать дальше. Эффект МДМА можно продлевать, поэтому некоторые психоделические терапевты непрерывно вводят небольшие дозы препарата пациентам в последние дни и часы их жизни, чтобы снять боль и сохранить ясность мышления. Мэрилин и Аллан выбирают другой путь. Они решают принимать МДМА через день, надеясь таким образом получить от препарата максимум пользы с физической, эмоциональной и духовной точек зрения. Уходя, Аллан оставляет дозу МДМА, достаточную еще для одного сеанса.
Едва ли не весь следующий день Мара спит. Она больше не может ни есть, ни пить. Мэрилин не может добудиться ее и на следующее утро, хотя совершенно очевидно, что боль мучает дочь даже во сне. К полудню Мара просыпается. Мэрилин спрашивает, хочет ли она еще МДМА. Мара долго набирается сил, чтобы ответить.
«Да», – еле слышно произносит она.
Мэрилин кладет таблетку ей под язык. Мара снова засыпает. Через два часа ее дыхание выравнивается, а мускульные спазмы прекращаются, но Мара не пробуждается.
Мэрилин звонит Аллану, чтобы посоветоваться, и он предлагает дать ей вторую таблетку. Мэрилин следует его рекомендации, но проходит еще два часа, а Мара так и остается практически в коматозном состоянии. Мэрилин звонит Дэвиду и просит его прийти. Когда он приходит, Мэрилин говорит: «Думаю, она уже не проснется».
Следующие несколько часов они проводят, держа дочь за руки и рассказывая ей разные истории, поскольку не знают, что еще предпринять. Тут Мэрилин приходит в голову неожиданная идея. Перед самой смертью Олдос Хаксли ввел себе ЛСД. Он полагал, что это обеспечит ему «хорошую смерть». Дозу дала ему Лаура, его жена. Несколько недель назад Аллан принес им экземпляр книги «Сей вечный миг» (This Timeless Moment) Лауры Хаксли, опубликованной уже после ее смерти. Мэрилин открывает книгу и начинает читать вслух:
Слишком часто к умирающим или находящимся без сознания людям относятся как к неодушевленным предметам, так, словно они уже не здесь. Но они очень даже здесь. Хотя умирающий человек имеет меньше возможностей выразить свои чувства, воспринимать он все еще способен. В этом отношении очень больного или умирающего человека можно сравнить с маленьким ребенком: он не может сказать, что он чувствует, но впитывает наши чувства, наши голоса, а больше всего – наши прикосновения… Для «благороднорожденных» – так же, как и для «благородноумирающих», – общение посредством прикосновений и голоса, несомненно, очень важно.
Позже Мэрилин узнает, что «благороднорожденные» – термин из тибетской буддийской традиции, которая «придает огромное значение состоянию сознания человека в момент его смерти». Но в тот момент она не знала, что и думать. Мэрилин сидела в зеленой комнате, под «теми чертовыми ангелами», рядом с умирающей дочерью. «Я сижу и сама не знаю почему, читаю ей Лауру Хаксли», – вспоминает она.
И вдруг умирающая дочь начинает двигаться.
Мара достает свою правую руку из-под одеяла и вкладывает ее в ладонь отца. Затем она приподнимает подбородок, открывает глаза и переводит на него взгляд. За последний год Мара сильно похудела, так что все кости торчат, но в тот момент она кажется вполне здоровой; даже худоба не бросается в глаза. Дэвид видит это преображение и не верит своим глазам.
«Она стала ангелом, – вспоминает он позже, – она выглядела сияющей… Все происходило на моих глазах. Мара подержала мою руку секунд пятнадцать, а потом на ее лице появилось выражение абсолютной легкости. Абсолютная умиротворенность. И затем она умерла».
В молодости Дэвид экспериментировал с наркотиками и не слишком приветствовал решение Мары попробовать психоделическую терапию. «Буду честен, я относился к этим вещам весьма настороженно», – говорит он.
Но теперь это не так.
«Это был настоящий подарок, – говорит он, – получить возможность еще немного побыть рядом с ней».
А ее смерть?
«Не знаю. Думаю, ее смерть была чудом».
Трудный путь науки о продлении жизни
В 2006 году мне позвонил редактор одного издания и попросил расследовать странное заявление бейсболиста Хосе Кансеко, назвавшего стероиды чудодейственным лекарством будущего. Но бейсбол мне неинтересен, а стероиды известны своими канцерогенными свойствами и негативным воздействием на яички. Что же касается их омолаживающего действия – а именно это имел в виду Консека, называя стероиды чудодейственным лекарством будущего, – то для меня это было где-то между научной фантастикой и лженаукой. В общем, я не хотел браться за эту историю. Но редактор был очень убедительным.
– Я хорошо заплачу, – сказал он.
– Только ради вас, – ответил я.
Я не планировал сделать сенсацию и перевернуть сложившиеся представления о стероидах. И дело было не в деньгах. Я лишь хотел убедить редактора в том, что мы действительно имеем дело со смертельно опасными веществами. И как вообще можно было думать иначе на фоне крупнейшего в истории скандала со стероидами, который разворачивался как раз в то время? Поэтому я прочитал несколько статей в медицинских журналах. Потом почитал еще. Потом пообщался с экспертами. Потом продолжил общение. И черт меня подери, если это не окажется сенсацией!
Приступая к работе, я был уверен, что вся информация о стероидах, которую я нарою, будет негативного свойства. Что повсюду я буду натыкаться лишь на предостережения о том, насколько опасны эти вещества, и что эксперты будут гнуть эту же линию. Ничуть не бывало! Покопавшись в литературе и пообщавшись со специалистами, я понял, что все известное мне о стероидах было заблуждением. Вместо великого зла я наткнулся на великую ложь – на одну из крупнейших в истории дезинформационных кампаний, стоившую миллионы жизней, – в интересах пропаганды и политики.
И самое странное то, что слова Хосе Кансеко могут оказаться правдой. Стероиды действительно способны стать средством лечения большинства считающихся неизлечимыми заболеваний и первым шагом к реальной антивозрастной медицине, которая позволит жить дольше. Возможно, это действительно чудо-снадобье будущего, и существует оно уже сегодня – как и все остальное, о чем говорится в данной книге.
1
Дорога в будущее вымощена кровью – моей собственной кровью. Когда ею наполнилась половина второй пробирки, у меня уже слишком кружилась голова, чтобы обращать на что-либо внимание, но ощущение было такое, что из моих вен выкачивают пинты, кварты, галлоны (что там идет после галлонов?), чтобы проникнуть в тайны, которые могут там скрываться. Кровь отправили в лабораторию на анализ, а результаты отправили доктору по имени Рон Ротенберг Для того чтобы попасть на прием к Ротенбергу, помимо сдачи крови, надо было подписать отказ от претензий на десяти страницах, заполнить анкету с вопросами о моем здоровье и образе жизни на двадцати страницах и проявить полную готовность смело и открыто взглянуть в глаза своему медицинскому будущему.
Ротенберг – мужчина среднего роста, широкоплечий, гладко выбритый. Русые волосы, темные глаза и еще более темные брови делают из него еврейскую версию звезды латиноамериканской мыльной оперы. По нему никогда не скажешь, что ему уже пятьдесят девять. Впрочем, он отнюдь не скрывает свой возраст, но подчеркивает, что чувствует себя двадцатипятилетним. Однако, в отличие от большинства мужчин, хвастающих своей мужской силой, слова Ротенберга подкрепляются самим характером его занятий.
