Над головой он нес лампу, вынутую из резервуара.
(3, 63)
Комаровский с высоко поднятой керосиновой лампой в руках подобен маяку[57].
Имя Комаровского — Виктор — совпадает с именем Хлебникова, а также — этимологически — отсылает нас к тому определению Маяковского, которое Пастернак сформулировал в «Охранной грамоте»:
Победителем и оправданьем тиража был Маяковский.
(4, 215)
Отчество Комаровского — Ипполитович — напоминает об Ипполите из «Идиота» Достоевского, генеалогически возводит пастернаковского персонажа к этому литературному герою, что также не противоречит сближению Комаровский — Маяковский, поскольку Юрий Живаго считает, что поэзия Маяковского —
это какое-то продолжение Достоевского. Или, вернее, это лирика, написанная кем-то из его младших бунтующих персонажей, вроде Ипполита, Раскольникова или героя «Подростка».
(3, 175–176)
Бегство Комаровского во Владивосток, хотя и не имеет ничего общего с фактами жизни Маяковского, тем не менее корреспондирует с биографиями его ближайших соратников, Асеева и Давида Бурлюка[58].
Приезд Комаровского в Юрятин описывается Пастернаком так, что это место романа наполняется интертекстуальными ассоциациями с началом «Облака в штанах»:
Вот и вечер
в ночную жуть
ушел от окон;
хмурый, декабрый.
В дряхлую спину хохочут и ржут
канделябры[59].
Ср.:
Было уже поздно. Освобождаемый временами от нагара фитилек светильни с треском разгорался, ярко освещая комнату. Потом все снова погружалось во мрак […] А Комаровский все не уходил. Его присутствие томило […] как угнетала ледяная декабрьская темнота за окном.
(3, 417)
Комаровский служит причиной гибели отца Юрия, который «бросился на всем ходу» с поезда, «как бросаются с мостков купальни под воду, когда ныряют» (3, 17). В свете всех приведенных выше доводов в пользу того, что в Комаровском был запечатлен Маяковский, мы вправе предположить, что сцена самоубийства, похожего на погружение в воду, намекает на манифест кубо-футуристов, призывавший «бросить […] с Парохода Современности» русскую классическую литературу[60]. Поезд, в котором ехал Андрей Живаго, напоминает пароход еще и потому, что останавливается после самоубийства возле реки. Вот что пишет Пастернак о пассажирах, воспользовавшихся остановкой:
Когда они спрыгивали на полотно, разминались, рвали цветы и делали легкую пробежку, у всех было такое чувство, будто местность возникла только что благодаря остановке, и болотистого луга с кочками, широкой реки и красивого дома с церковью на противоположном берегу не было бы на свете, не случись несчастья.
(3, 19) 2.2.1.
Нужно, впрочем, сделать оговорку: Комаровский и соответствует, и не соответствует Маяковскому. Далеко не все в облике Комаровского воспроизводит черты Маяковского. Так, Комаровский, в отличие от его прототипа, отращивает (отправляясь во Владивосток) усы и бороду.
Пастернаковский герой-соблазнитель сопоставим сразу с несколькими участниками культурной жизни первых двух десятилетий нашего века. Морфологически фамилия «Комаровский» сходна с фамилией «Маяковский». Но этимологически она отправляет нас к любовному соперничеству между Пастернаком и его другом A. Л. Штихом, разгоревшемуся из-за Елены Виноград. Как установила Е. В. Пастернак[61], мотив комара — эротического насекомого возник в стихотворении «Наша гроза» из сборника «Сестра моя — жизнь» в качестве ассоциации со значением имени «Штих» (Stich = укол, укус):
К малине липнут комары
Однако ж хобот малярийный.
Как раз сюда вот, изувер.
Где роскошь лета розовей?!
Сквозь блузу заронить нарыв
И сняться красной балериной?
Всадить стрекало озорства.
Где кровь, где мокрая листва?
(1, 138)
Любовник Амалии Карловны Гишар, а впоследствии также ее дочери от первого брака, Комаровский действует по схеме, разыгранной на «Башне» Вяч. Иванова, который после смерти Л. Д. Зиновьевой-Аннибал (ср. попытку самоубийства матери Лары) женился во второй раз на падчерице, В. К. Шварсалон (у нее был брат, как и у Лары). Знаменательно, что в «Охранной грамоте» Пастернак объединил Маяковского и Вяч. Иванова:
С гиперболизмом Гюго первым на моей памяти стал сравнивать его [Маяковского. — И. С.] тогда Вячеслав Иванов.
(4, 221)
Рядом говорится о змеях — жалящих существах.
2.2.2.
Комаровский — прежде всего Маяковский, чья поэзия содержит в себе элементы садизма, мотивы надругательства над женщинами (как это показал А. К. Жолковский[62]), но вместе с тем он и обобщенное указание на стиль поведения, присущий людям символизма и постсимволизма. С Маяковским, далее, соотнесен в романе не один негативный Комаровский, но и трагический Стрельников (что хорошо известно[63]). Наконец, прямые высказывания заглавного героя пастернаковского романа о Маяковском однопланно восторженны, Тот другой роман, который развивается под внешним слоем значений «Доктора Живаго», был призван, среди прочего, отменить однозначность эксплицитного текста (= положительная оценка Юрием Андреевичем поэзии Маяковского) двумя разными способами (= Маяковский как амбивалентный Стрельников и как только негативный Комаровский), обращаясь при этом к историческому, фактическому материалу. Неоднозначным, согласно Пастернаку, текст становится, соприкасаясь с жизнью.
3.1.
Мало того, что Галиуллин именуется в разговоре двух неизвестных «князем», он носит еще и имя Юсуп. Князь Юсупов был убийцей Распутина. Юрий Живаго встречается со Стрельниковым в предместье Юрятина, которое называется Развилье, составляя тем самым синоним к этимологическому значению имени «Распутин». В своем подобии Распутину, останавливавшему кровь у наследника престола, Стрельников отдает распоряжение о том, чтобы были прекращены мучения юного белогвардейца, раненного в голову и истекающего кровью. С точки зрения Юрия Живаго, в мучениях захваченного в плен гимназиста «было что-то символическое» (3, 247). Таким образом, Пастернак маркирует немиметическую функцию всей этой сцены.
Антипов-Стрельников окружен волшебным ореолом: «Антипов казался заколдованным, как в сказке» (3, 116). Если видеть в Галиуллине сходство с Юсуповым, а в Антипове-Стрельникове — с Распутиным, то не случайным кажется тот факт, что сказочным героем Антипов выступает в перспективе восприятия именно Галиуллина. В черновой редакции «Охранной грамоты» Пастернак, имея в виду в первую очередь распутинщину, хотя и не ее одну, писал: «Иванушка-дурачок был в моде…» (4, 822)[64].
Веским аргументом в пользу того, что в Галиуллине проглядывает Юсупов, служит одно из имен, которым наделяют белого генерала люди из народа: «Али Курбан». Род Юсуповых, согласно бытовавшей в их семье генеалогической легенде, восходит[65] к сподвижнику Мохаммеда и основателю секты шиитов Али (Али бен-аби-Талею)[66]. Пастернак мог знать о генеалогическом древе Юсуповых из домашних разговоров, слышанных в детстве[67].
Чтобы полнее разобраться в распутинско-юсуповской теме, зашифрованной в «Докторе Живаго», нам придется привести длинную выдержку из «Охранной грамоты»:
Генриэтты, Марии-Антуанетты и Александры получают все больший голос в страшном хоре. Отдаляют от себя передовую аристократию [Пастернак здесь явно оправдывает аристократический протест против царского двора; в «Докторе Живаго» явное станет тайным, аристократическим, рассчитанным на элитарное восприятие подтекстом романа. — И. С.], точно площадь интересуется жизнью дворца и требует ухудшенья его комфорта. Обращаются к версальским садовникам, к ефрейторам Царского Села и самоучкам из народа, и тогда всплывают и быстро подымаются Распутины, никогда не опознаваемые капитуляции монархии перед фольклорно понятым народом, ее уступки веяньям времени, чудовищно противоположные всему тому, что требуется от истинных уступок […]
Когда я возвращался из-за границы, было столетье Отечественной войны […] Поблизости происходил высочайший смотр, и по этому случаю платформа горела ярким развалом рыхлого и не везде еще притоптанного песку. Воспоминаний о празднуемых событиях это в едущих не вызывало […] И если торжества на чем и отражались, то не на ходе мыслей, а на ходе поезда, потому что его дольше положенного задерживали на станциях и чаще обычного останавливали в поле семафором.
