— Убирайся вон, Антуанетта! — закричала она.
Я сжалась в комочек и не шевелилась, в тщетной надежде стать невидимой. Увидев, что я не двигаюсь, она изо всех сил потянула меня за руку, открыла дверь и грубо вытолкала на улицу.
— Сегодня домой не возвращайся, — были ее последние слова, прежде чем дверь захлопнулась прямо перед моим носом.
Я стояла на улице, с ноющим от побоев телом, и дрожала от страха и вечерней прохлады. Шок и отчаяние парализовали меня на мгновение, и собственная беспомощность вызвала во мне панику. Куда идти? И речи не могло быть о том, чтобы обратиться за помощью к кому-то из родственников. Куда более жесткое наказание было бы мне обеспечено. Он был для них сыном, братом, племянником, который не мог совершить ничего дурного, а меня бы сочли лгуньей, трудным ребенком, не заслуживающим доверия. Да они просто привели бы меня обратно домой. Все это я обдумала, пока страх не придал моим ногам ускорения и я не сорвалась в ночь.
Я пошла на квартиру, которую наша учительница Изабель снимала вместе с подругой. Сквозь слезы я рассказала им, что у меня произошла ужасная ссора с родителями из-за беспорядка в моей комнате и что я боюсь идти домой. Женщины прониклись ко мне симпатией; они только недавно получили дипломы учителей и знали, какими диктаторами могут быть ирландские отцы. Их попытки успокоить меня, заверить в том, что все утрясется, что родители, должно быть, переживают за меня, лишь вызвали новый поток слез. Они позвонили моей матери, чтобы сообщить, где я нахожусь. Как они сказали, она вовсе не сердилась, успокоилась, узнав, что я в безопасности, и, поскольку было уже поздно, разрешила мне остаться у них ночевать. Еще она сказала, что отец ушел на работу, расстроенный как моим поведением, так и исчезновением. Он решил, что я отправилась к бабушке и, значит, со мной все в порядке. Мама не преминула добавить, что у меня сейчас трудный возраст и я совершенно не уважаю отца. Утром я должна была вернуться домой, где она собиралась разобраться со мной, и конечно же потом идти в школу. Она извинилась за причиненные неудобства, еще раз подчеркнув, что дома от меня одни проблемы и я приношу ей только заботы и бессонницу.
Если они и были удивлены тем, что ребенок, который отличался примерным поведением в школе, мог быть таким неуправляемым дома, то виду не подали. Мне постелили на диване, и я быстро провалилась в глубокий сон. Утром мне дали денег на автобус, чтобы я могла вернуться домой. Помня о том, что они взрослые, а я всего лишь ребенок, они напутствовали меня просьбами вести себя хорошо, и я, с ощущением надвигающейся катастрофы, покинула их безопасное жилище и поплелась к автобусной остановке.
Отец уже вернулся с ночной смены и лежал в постели, когда я вернулась домой и постучала в дверь. Мама молча встретила меня, с выражением упрека на лице, и подала мне завтрак. Она сказала, что плохо спала из-за меня, потом попросила постараться наладить отношения с отцом.
— Я больше не могу, — сказала она. — Я уже устала от твоих выходок, от твоих постоянных ссор с ним.
Мне показалось, что за ее словами скрывается страх; действительно, вчера отец зашел слишком далеко. Только ее вмешательство остановило скандал с непредсказуемыми последствиями.
Хотя за все те годы, что отец избивал меня, он ни разу не тронул ее даже пальцем, в тот вечер она, должно быть, осознала, на что он способен. Впрочем, больше она о том эпизоде не упоминала, и днем, вернувшись из школы, я застала дома отца, который поджидал меня.
— Я не буду молчать, — слабым голосом произнесла я, пытаясь противостоять ему. — Я не буду молчать, если ты еще раз ударишь меня.
Он рассмеялся мне в лицо, в его смехе не было и намека на страх, а потом очень спокойно произнес:
— Антуанетта, тебе никто не поверит. Стоит тебе раскрыть рот, моя девочка, и ты сама об этом пожалеешь. Все тебя осудят. Ты ведь будешь молчать, не так ли? Ты же молчала все эти годы.
Я ничего не ответила, и этого ему было достаточно, чтобы продолжить с торжествующими нотками в голосе:
— Выходит, ты виновата не меньше моего. Семья никогда больше не будет тебя любить. Если ты опозоришь наш дом, мать тебя выгонит. Тебя отправят в какой-нибудь приют, и ты уже никогда не увидишь свою мать. Ты отправишься к чужим людям, и они будут знать, какая ты плохая. Ты этого хочешь? Этого?
Перед моими глазами предстали злые люди, презирающие меня, и я поняла, что не смогу прожить без матери в этом чужом и холодном мире.
— Так что, если не хочешь повторения вчерашнего, просто веди себя как следует. А теперь убирайся с глаз моих. Иди к себе и сиди там, пока я не уйду. Я все сказал.
Я сделала так, как он велел.
— И не вздумай оставить свою комнату неубранной, ты слышишь меня, Антуанетта?
Его голос продолжал насмехаться надо мной, и я села на край своей кровати и долго сидела, пока его дыхание не подсказало мне, что он заснул.
Глава 21
После тех побоев наступила полная апатия: казалось, меня покинула внутренняя сила, — и я старалась по возможности избегать родителей. По субботам я работала, в другие дни навещала бабушку, чему он никак не мог воспротивиться. Но мои просьбы разрешить съездить к подругам к Портраш чаще всего встречали отказ, а прогулки на велосипеде, которые раньше меня так успокаивали, теперь были под строгим контролем. Странная атмосфера воцарилась в нашем доме, и непредсказуемый характер моего отца, который так часто проявлялся во вспышках ярости, теперь, казалось, трансформировался в нечто еще более мрачное. Все чаще я чувствовала на себе его пристальный взгляд, отчасти мне знакомый, но теперь в нем угадывалось иное выражение, вселявшее в меня страх.
Однажды летом, во время школьных каникул, мама собиралась утром на работу. Я знала, что отец уже вернулся с ночной смены и лег спать. Из своей комнаты, которую от родительской спальни отделяла лишь лестничная площадка, я слышала, как он зашел в туалет, помочился, не закрывая дверь, потом шумно протопал в постель. Когда внизу хлопнула дверь, возвестив об уходе матери, я тихонько спустилась по лестнице. Стараясь не шуметь, я зажгла плиту, чтобы вскипятить воду для утренней ванны и чая, потом включила гриль, чтобы поджарить себе тост. И тут сверху зарычал его голос:
— Антуанетта, поднимись ко мне.
Меня охватила паника, когда я безмолвно встала в дверях.
— Приготовь мне чай и принеси.
Я развернулась, чтобы уйти.
— Я еще не закончил, детка.
К горлу подступил ком, и стало трудно дышать, когда я встретила его насмешливый взгляд. Он улыбался, но без намека на юмор.
— Можешь принести мне и тост.
Словно робот, я приготовила для него чай с тостом и понесла поднос наверх. Отодвинув переполненную пепельницу и пачку сигарет, я поставила поднос на ночной столик и мысленно помолилась, чтобы он отстал от меня, хотя и знала, что этого не будет.
Краем глаза я увидела его бледную веснушчатую грудь, поросшую теперь уже седыми волосами, и уловила кислый запах его тела, смешанный с затхлым прокуренным воздухом спальни. Потом до меня дошло, что он возбужден.
— Сними одежду, Антуанетта. У меня есть подарок для тебя. Снимай с себя все, только медленно.
Я посмотрела на него. Никогда прежде он не просил об этом. Его смеющиеся глаза издевались надо мной.
— Антуанетта, я к тебе обращаюсь, раздевайся, — повторил он, шумно прихлебывая чай.
И вдруг он соскочил с кровати, в одной пижамной куртке, и под складкой дряблого живота я заметила его эрекцию. Видя, что я не выполняю его просьбу, он улыбнулся, подошел ко мне вплотную и хлестко ударил меня по ягодицам.
— Поторопись, — процедил он.
В ловушке его пристального взгляда я была, словно кролик, пойманный вспышкой яркого света. Стоя нагишом, я испытывала непреодолимое желание бежать, но не было ни силы воли, ни места, куда бежать, а он тем временем схватил свою куртку и достал из кармана маленький пакетик, ничем не отличавшийся от тех, что я уже видела. Он раскрыл его, достал какой-то предмет, похожий на воздушный шарик, и натянул его на свой набухший член. Потом взял меня за руку и заставил мои негнущиеся пальцы двигать презерватив взад-вперед, пока тот не сел на место.
