Александр ДЮМА
Перевод с французского А.А. Худадова
Среди горных цепей, избороздивших Испанию от края до края, от Бильбао до Гибралтара и от Аликанте до мыса финистер, спору нет, самая поэтическая и по своему причудливому абрису, и по историческим преданиям – Сьерра-Невада, которая как бы продолжает Сьерру-де-Гуаро и отделена от нее лишь живописной долиной, где берет начало один из истоков Орхивы, небольшой реки, что низвергается в море между Амульнекаром и Мотрилем.
Еще и поныне арабский дух там жив во всем – в нравах, одежде, в названиях городов, в памятниках и пейзажах, хотя вот уже два с половиной столетия миновало с тех пор, как мавры покинули королевство Альмохадов.
Надо сказать, что земля эта, которою сыны пророка завладели из-за предательства графа Хулиана, была для них землей обетованной. Андалусия, расположенная между Африкой и Европой, так сказать, край серединный, – она наделена красотами одной и богатствами другой, но лишена их неприятных, тягостных особенностей: тут растительность, пышную, как в Митидже, орошают прохладные воды Пиренеев; тут нет испепеляющего зноя Туниса, ни жестоких морозов России. Привет тебе, Андалусия, сестра Сицилии, соперница Канарских островов!
Живите, любите и умирайте беззаботно, будто вы в Неаполе, если вам повезло и вы – обитатель Севильи, Гранады, Малаги!
Кстати говоря, в Тунисе мне довелось встретить мавров, которые показывали мне ключ от их дома в Гранаде.
Ключ перешел к ним от предков, а они намеревались завещать его своим потомкам. И если когда-нибудь их дети вернутся в град Абн-аль-Хамар, то найдут дом, где жили их предки, и увидят, что за 244 года – с 1610 по 1854 год – тут почти ничего не изменилось, если не считать, что многолюдное полумиллионное население сократилось до восьмидесяти тысяч душ и заветный ключ откроет, по всей вероятности, двери пустого дома или же дома, в котором нерадивые преемники даже не потрудились переменить замок.
И в самом деле, ничего испанского не выросло на той земле, где пальмы, кактусы и алоэ – самая естественная растительность; да, ровно ничего, даже дворец, который начали возводить по повелению благочестивого Карла V, не пожелавшего жить в обиталище эмиров и халифов, но над дворцом высится Альгамбра, а он так и не поднялся выше первого этажа под насмешливым взором своей соперницы.
Итак, край этот – чудесная сокровищница искусства и цивилизации, уровня которых никогда не достичь его нынешним обитателям, последний осколок и последний оплот арабской империи в Испании, – красуется на побережье Средиземного моря и тянется от Тарифы до Альмасарона на протяжении приблизительно ста двадцати пяти лье и на тридцать пять – сорок лье вдается в глубь страны – от Мотриля до Хаена.
Сьерра-де-Гуаро и Сьерра-Невада пересекают две трети этих земель.
С вершины Муласена – самого высокого пика горной цепи – можно сразу охватить взглядом рубежи этого края.
На юге Средиземное море обширным синим покрывалом протянулось от Альмунекара до Алжира, на севере плодородная долина Гранады огромным зеленым ковром раскинулась от Уэльмы до Венты Карденьяса.
А на востоке и западе без конца и края протянулся необъятный горный хребет со снежными вершинами, и каждый гребень напоминает замерзшую волну, взметнувшуюся к небу.
И наконец, внизу справа и слева от этого моря льда – океан гор, постепенно переходящих в холмы с вершинами, покрытыми седым лишайником, а пониже – красноватым вереском, темной зеленью елей, еще ниже – зелеными дубами, желтым пробковым дубом, а затем видишь деревья разных пород, сочетания всевозможных оттенков; в просветах коврами раскинулись поляны, заросшие земляничником, мастиковым деревом и миртами.
Ныне три дороги – одна из Мотриля, другая из Велес-Малаги, а третья из Малаги – пересекают снеговую сьерру и приводят вас с морских берегов в Гранаду, причем первая проходит через Хаен, вторая через Алкаасин, последняя – через Кольменар.
Но в ту пору, когда началась наша история, а именно в июньские дни 1519 года, дорог еще не было, или, вернее, их только обозначили еле приметные тропинки, по которым шагали с дерзкой самоуверенностью arrieros1 да их мулы.
Тропинки эти нечасто пробегали по ровной местности, а вились по ущельям и горным кручам, то взлетая вверх, то сбегая вниз, словно кто-то нарочно проложил их так, чтобы испытать стойкость путешественника. Порой узкая спираль тропы поднималась вокруг скалистой вершины, вздымавшейся, как исполинская египетская пирамида, и путешественник буквально повисал вместе со своим беспечным мулом над бездной, в которой тонул его обезумевший от ужаса взгляд. И чем круче был подъем, тем раскаленнее становились скалы и тем опаснее становился путь, и человек вместе со своим мулом, казалось, вот-вот сорвется с каменистой дорожки, ибо путники, проходя по ней, сгладили все неровности и в конце концов она стала гладкой и скользкой, как мрамор.
Правда, миновав орлиное, гнездо по названию Альхама, дорога становилась легче и по довольно отлогому склону, если странник отправлялся в путь в Гранаду из Малаги, спускалась в долину Хаены, зато тут на смену опасности, так сказать, физической, приходила другая, не менее страшная: обе стороны дороги щетинились крестами, испещренными зловещими надписями.
Кресты эти были воздвигнуты над могилами убитых разбойниками путников, которые в те смутные времена населяли горный край Кордовы и Гранады – Сьерру-Морену и Сьерру-Неваду.
Надписи на крестах не оставляли никакого сомнения в том, какой смертью пали те, кто покоился под их сенью.
Пересекая горные хребты три века спустя после тех путешественников, которых мы сейчас покажем нашим читателям, мы видели кресты, подобные тем, что мы описываем, видели на их перекладинах, навевающих уныние, такие слова, весьма мало утешительные для тех, кто их читает:
ЗДЕСЬ
БЫЛ УБИТ ПУТЕШЕСТВЕННИК.
МОЛИТЕСЬ ГОСПОДУ БОГУ ЗА ЕГО ДУШУ
Или:
ЗДЕСЬ
БЫЛИ УБИТЫ СЫН И ОТЕЦ.
ОНИ ПОКОЯТСЯ В ОДНОЙ МОГИЛЕ.
ДА БУДЕТ С НИМИ МИЛОСТЬ БОЖЬЯ!
Но чаще всего встречалась такая надпись:
AGUI MATARON UN HOMBRE
А это просто-напросто означает – здесь убит человек.
Своеобразный список убиенных тянулся на протяжении полутора-двух лье, почти по всей долине, затем путники пересекали ручей, который, обогнув деревню Касен, впадает в Хениль, и попадали в другую часть горного края. Тут сьерра, надо признаться, была чуть ниже и легче было преодолеть подъемы. Тропинка терялась в огромном сосновом бору, позади оставались узкие ущелья и отвесные скалы. Вы словно попадали в более спокойные края, и после перехода в полтора лье по извилистой горной тропе, затемненной деревьями, перед вами открывались поистине райские места, куда вы и спускались по пологому склону, покрытому зеленым ковром травы. Там росли желтые душистые цветы, шиповник с алыми плодами, кусты, усыпанные ягодами, по виду схожими с земляникой, а по вкусу – с бананами, но не с теми отменными ягодами, которые они напоминают.
Добравшись до этих мест, странник мог с облегчением вздохнуть, ибо, очевидно, он избавился от двойственной опасности, которую избежал чудом, – опасности разбиться насмерть в пропасти или погибнуть от руки разбойников.
И в самом деле, слева от дороги, приблизительно в четверти лье, виднелось убежище – небольшое белое здание, стены которого, казалось, сделаны были из мела – не то постоялый двор, не то крепость. Над воротами висел портрет какого-то человека – смуглое лицо, черная борода, тюрбан на голове и скипетр в руке.
Надпись над портретом гласила:
AL REY MORO
2.
Хотя ничто не указывало, что мавританский король, под защитой которого процветал постоялый двор, был последним властелином Гранады, тем не менее тот, кто не был совершенно чужд прекрасному искусству живописи, понял бы, что художник задумал изобразить сына Зорая, Абу Абала, по прозванию Аль-Закир – его-то Флориан и вывел под именем Буабдила, сделав одним из главных персонажей своей поэмы «Гонсальво де Кордова».
Мы поспешили поступить так, как поступали путешественники, – пустили лошадь галопом, торопясь добраться до постоялого двора, и поэтому даже не потрудились взглянуть мимоездом на одну особу – сначала она, пожалуй, показалась бы невзрачной, однако заслуживает особого описания.
Правда, она притаилась под сенью старого дуба, за холмом.
То была девушка шестнадцати – восемнадцати лет, по некоторым признакам она, казалось, принадлежит к мавританскому племени, по другим же признакам она имела право занять место в большой европейской семье; быть может, в ней соединились две расы, и она как бы являла собой промежуточное звено – в ней с удивительным своеобразием сочетались жгучая, чарующая обольстительность южанки и нежная пленительная красота невинной девушки-северянки.
