промолчит. Она ничего так Лисица, только вороватая, – Евсей погладил котёнка через рубаху. – Пока мелкий, будем прятать. А подрастёт, сможет перебегать из рощи в бор, из сосняка в березняк… Поди поймай кого в Бескрайнем лесу.
– Чтоб ты знал, коты к месту привыкают. Так что для Авося наш берег вроде как дом родной. Это ему ещё объяснить надо про, гм… кочевое будущее.
За разговором о незавидном будущем кота братья дошли до реки. Там их уже поджидали Анчутка и Остап Пармёныч. Анчутка злился и, похоже, немного всплакнул.
– Ну? – спросил Гордей.
После того как Анчутка приветил запрещённого кота, а потом ещё и вывел из бара заполошную Овцу, Гордей стал относиться к бесёнку намного лучше. «Ну?» – был очень ласковый вопрос. В другое время Гордей и не заметил бы проказника-безобразника. Братья и сами были не прочь пошутить. Но, воспитанные бобром, они всегда знали разницу между шуткой доброй и шуткой не вполне.
Анчутка утёр нос рукавом.
– Где котёночек? – перво-наперво спросил он.
Евсей показал себе на грудь. Анчутка подбежал, приложил ухо к тёплому урчащему зверьку, оттягивающему рубаху, и заулыбался.
– А меня уволили, – сказал он. – С позором.
Бобр похлопал Анчутку по плечу и протянул ему соломинку, унизанную земляникой. Из леса донёсся хорошо знакомый голос, поющий пронзительно и фальшиво:
Однажды под кустом ракиты
Нашли два рога и копыты!
– Чего она орёт всё время, я не пойму, – Евсей поморщился. – Она бессмертная, что ли?
– Она орёт от полноты жизни, – объяснил Анчутка. – Я уже спрашивал. Говорит, мы все перестраховщики и надо доверять судьбе. Она вот доверяет.
– Что ей остаётся? – фыркнул Гордей.
Рубаха Евсея зашевелилась, из ворота высунулась голова котёнка.
– А Овечка? – немедленно спросил он.
– Так я и думал, – пробурчал Анчутка. – Прекрасно всё с твоей Овцой. Орёт как потерпевшая.
– А ты? – Котёнок покрутил пушистой головой.
Евсей захихикал и почесался.
– Я не ору, – сказал Анчутка. – Я теперь безработный.
– Это всё из-за нас с Овечкой, – Авось ужасно расстроился. Он хотел снова забиться под рубаху, но вздохнул и вылез совсем. – Я знаю, что из-за нас. Этого-то я и боялся. Сильно тебя Болотник ругал?
– Вопил похлеще Овцы, – Анчутка сморщил пятачок. – Обзывался обидно. Фуфлыгой называл и маракушей вдобавок. Маленьким, в общем, худоумным сиволапым рохлей. Я ему ещё и должен остался. За всю еду, которая полегла.
– Да? – удивился котёнок. – Я думал, за то, что мы с Овечкой потолок в двух местах нарушили. Неужели Овечка ещё и кухню разломала?
– Мою карьеру она разломала, – сказал Анчутка. – Болотник обещал, что, если я буду стараться лет пятнадцать–двадцать, он меня сделает менеджером зала. А это уже заявка на будущее, это вам не пиявок полудохлых разгонять.
Остап Пармёныч усмехнулся в усы.
– Милок, – бобр строго посмотрел на водолеших, но те и не думали смеяться, – жизнь к тебе щедра. Оставь эти фокусы с пищевыми добавками и употреби двадцать лет на что-нибудь полезное.
– Я, кстати, так и не понял, кто с едой колданул, – сказал Гордей.
– Да он же и колданул! – воскликнул Анчутка.
– КТО?! – хором спросили братья.
Авось сидел как ни в чём не бывало и поглядывал на всех разноцветными глазами.
– Тю-ю-ю вы, лукоморье, – Анчутка постучал себе по лбу кулачком. – Кот! – гордо сказал он. – Котик наш колданул!
Остап Пармёныч подошёл к котёнку и внимательно его осмотрел. Авось хитро прищурил один глаз и подставил шею.
– Нешто и правда? – Бобр погладил котёнка и усмехнулся. – Я ведь, было дело, сразу подумал, что он крупноват… Но Таисия не поверила. Говорит, ахинея-галиматья. А оно вон как…
– Батя, не чуди, – сказал Евсей. – Что не так с котом?
– А то, что беречь его теперь надо пуще прежнего, – Остап Пармёныч почесал котёнка за ухом. – Его мех поценнее нашего будет. Клочки того письма у выдры, но я и так помню: «Кот… юн». Он, конечно, молод, это как в воду глядеть. Но и баюн тоже. «Ба» Лисица оторвала.
Братья разглядывали Авося с новым интересом.
– Крупный, – объяснил бобр, и котёнок приосанился. – Когти крепкие, – котёнок с готовностью выпустил когти. – Мохнатость повышенная, – Авось раздулся в шарик и высунул язык.
– А говорят, у них характер тяжёлый, – припомнил Евсей.
– Свисти больше! – возмутился Анчутка.
– А сказывают, они людоеды, – заметил Гордей.
– Брешут, – отмахнулся Пармёныч. – А вот глаза для чего разные, не знаю пока. Мелочь всякая от его песен засыпает, потому что он сам ещё маленький. Подрастёт – и вас усыпит.
– Не усыпит, – вздохнул Анчутка. – Он у нас испорченный.
На берегу повисла гнетущая тишина.
Глава 13. Опасность близка
Было слышно, как в кустах копошится Овца. Она заметно подустала, поэтому временно перешла на стихи и бормотала в такт шагам:
От судьбы не сбежать!
И поутру забытой тропою
Ты дойдёшь до дубрав
От безумного шума вдали.
И поверишь опять
В то, что время пришло золотое,
И вдохнёшь запах трав, и
Покажутся вдруг упыри!
Завидев братьев, Овца тут же спросила:
– А котёнок?
Гордей мотнул головой в сторону Авося. Котёнок стоял, растопырив лапы, и пытался извернуться так, чтобы рассмотреть себя со всех сторон.
– Где он испорченный?! – потребовал ответа Евсей.
– Где я?! – поддакнул котёнок.
– Ладно, – понурился Анчутка. – Хоть я и не хотел вам говорить. Думал, обойдётся как-нибудь. Но вижу, что не обходится.
Гордей угрожающе откашлялся. Он не любил канители.
– Быстрее всего, – Анчутка посопел, – он усыпляет сам себя! Ну, может, грибов каких с глазами успеет в сон прихватить. Или зайца вот один раз уложил. Но Клокастый Заяц не в счёт, он всегда был неуравновешенный. А про котика я давно заметил. Едва квакнет по-особому – брык! – и спит.
Котёнок наклонил голову, свёл бровки и… кивнул.
– Брык, – сказал он.
– А ну покажи, – велел Авосю бобр.
– Мяу-мяу-мяу, – отрапортовал котёнок. – Не брык!
– Понятно, – согласился Остап Пармёныч. – Нос не дорос.
Котёнок свёл к носу глаза, шлёпнулся на бок и потянулся всеми лапами. Бобр обернулся к Анчутке:
– Так ты, значит, знал, что он баюн?
– Ну… я сначала думал, просто котёночек. С повышенной тревожностью. Он иногда мяукал так… по-другому. Я думал, он немножко болеет. Даже к бабушке ходил, травки лечебной выпросил. А потом я понял, что это он в режим баюнства переходит. Когда опасно, или тоскливо, или просто не по себе… Мне бабушка давно про баюнов рассказывала, ещё
