…Слушаю Мирека, а перед глазами строчки старых писем:
«…Уже несколько лет у меня хроническое воспаление печени, последствия тро-
пических заболеваний…» «Но только в апреле месяце узнали в больнице… что во вре-
мя путешествий было у меня до десяти серьезных инфекционных заболеваний печени
(желтухи), которые я, конечно, не лечил. Знаешь, что на пути работают, не ле-
жат…» «Сейчас пустили домой и сказали: “лежать!” Но скажи, Ленька, разве это
возможно?» «…И ты хорошо знаешь условия и положение. Тогда зачем я буду терять
дальнейшее время в кровати?» «…Знаешь хорошо, как я проработал двадцать лет
жизни. Отдал обществу буквально все. И сейчас уже десять лет изолирован от ра-
боты, бесспорно полезной, любимой, и на уровне, за который мне никогда стыдно не
будет. Полная 1/3 активной жизни!!! Все знания, опыт, способности, горы материа-
лов и двадцатью годами труда проверенная жажда служить обществу просто вы-
брошены, и все. Кажется, уже недалеко время, когда придется распрощаться с моим
домом, где я живу с детьми» «…Если это касалось бы только одной, случайно моей
личной судьбы, ничего. Так в жизни бывает. Но это касается целых поколений пре-
красных, плодотворных людей…»
– Примерно за шесть недель до смерти Юрия мы виделись в последний
раз. Это было в больнице на Виноградах. Тогда впервые он сказал мне:
«Мирко, так можно сойти с ума…» Это я услышал от него первый раз в жизни.
В тот момент почувствовал: Юра, Юра, Юра… Но ничего не сказал, только:
«Все будет хорошо…»
Последние годы с ним рядом была Ольга Кноблова, преданный, хоро-
ший друг. Она приходила в больницу каждый день, ухаживала, как за ребен-
ком.
Ты хочешь знать, как хоронили Юрия.
Представь, я не был на похоронах!
В те дни, когда Юрий умирал в Праге, «скорая помощь» меня увезла в
больницу. Сначала в Оломоуце, оттуда вернули в Злин. Была операция на
сердце. Пятнадцатого февраля я лежал после операции, еще не пришел в се-
бя, как из Праги позвонил Юра младший: «Утром… папа умер…» Я не мог
двигаться. С лучшим другом не сумел проститься. В Прагу выехала Мария.
Говори, Мария, я переведу…
Мария сидела за столом, не шелохнувшись.
Оказалось, девятнадцатого февраля в Праге хоронили не только Иржи
Ганзелку, но и Мирослава Горничека, легенду чешской сцены, любимого
народом актера, комика, режиссера. Они умерли в один день, два самых то-
гда известных человека в республике. С Горничеком прощались в Нацио-
нальном театре; тысячи пражан шли за катафалком. О печальном событии
извещали газеты, радио, телевидение.
На прощании с Иржи Ганзелкой были двенадцать человек – только род-
ственники и друзья семьи. Никого больше. Не было панихиды, речей, корре-
спондентов, никакой публичности. В ритуальном зале с люстрами, закрыты-
ми черным крепом, на возвышении стоял гроб, внизу сидели пришедшие
проститься.
Звучал Бах, любимый композитор Иржи Ганзелки.
Так решили Юрий и Ганна, дети Иржи.
– В Праге меня встретил молодой Ганзелка и повез к себе домой. Там
была вся семья. Мы сели за стол. У меня с собой была бутылка сливовицы, я
поставила бутылку на другой столик, рядом. Мы тихо разговаривали и где-то
через час – взрыв! Разорвало бутылку со сливовицей. Какая-то мистика, у
меня до сих пор все дрожит при воспоминании. На другой день мы ехали в
крематорий. На постаменте стоял гроб, весь в больших красных розах. Я тоже
привезла розы. Никто ничего не говорил, только играл орган. Иржи, вы знае-
те, любил играть на органе. Мы сидели внизу и молча слушали. Были семьи
Юрия и Ганны, родственники, Ольга Кноблова, Мирослав Елинек (редактор
«Млада фронта», старый друг семьи), Мирослав и Милена Галушковы, про-
фессор Ирина Шикова. . Мы не заметили, как гроб медленно поплыл во врата,
исчез за шторкой. Молодой Юрий не объяснял, почему он не хотел прессы,
много народа, прощальных речей. Все было скромно и достойно. Ольга пере-
живала, что слишком скромно. А я сказала: «Юрко, ты все правильно сделал,
когда я умру, хочу, чтобы все было так же».
– Урну с прахом Юрия захоронили на кладбище городка Тршебонь в
Южной Чехии, рядом с могилой Ганны Ганзелковой (Ибсеровой), первой же-
ны, матери его детей. Я приехал на могилу с друзьями из Злина. На камне
было два слова: «Семья Ганзелкова».
Мы с Миреком выпили сливовицу.
– Это интересно, знаешь, я сейчас пишу о Суматре, мы были там в 1962
году, и мне все время кажется, что Юра сидит рядом со мной, мы продолжаем
спорить над корректурой, и сотрудничество продолжается. Последняя книга
Иржи Ганзелки и Мирослава Зикмунда будет называться «Суматра: ловушка
на экваторе»…
В дни, когда Иржи не стало, в Злин Мирославу пришло много сочув-
ственных писем. Вот одно, с неразборчивой подписью. Возможно, от врача
больницы, в которой умирал Иржи. «Ваш друг Юрий Ганзелка замечатель-
ный. Это было невозможно, но он собрался с последними силами и терпел, и
ждал один день, – целый день! – чтобы не испортить вам день рождения…»
День рождения Мирослава был накануне, 14 февраля.
Фотографии к главе 13
Командующий союзными войсками в Чехословаии ген. Иван Павловский и командир 7-й воз-
душно-десантной дивизии ген. Лев Горелов (в центре) в начале 1980-х стали военными со-
ветниками в Афганистане…
В случае развертывания элементов ПРО в Чехии и Польше, со стороны России может после-
довать превентивный удар с применением ядерного оружия еще до того, как возникнет пря-
мая угроза, предупредил начальник Генерального Штаба Вооруженных сил России генерал
Юрий Балуевский («Известия», 21 января 2008 г.)
Послесловие
Непростительно долго я тянул с этой книгой, не мог себя заставить
сесть за нее. Дело не только в житейских заботах, но я ловил себя на том, что
испытывал облегчение каждый раз, когда появлялась причина повременить,
отложить разбор бумаг и прослушивание массы кассет, снова наполнять
комнату голосами людей, теперь все чаще этот мир покинувших. Все каза-
лось, не хватает еще чьих-то воспоминаний, не все документы, какие хоте-
лось, удалось раздобыть. Я был в смятении еще и потому, что время ставило
новые вопросы, а ответов у меня не было. Приходила мысль не маяться, а из-
дать книгой только воспоминания, хотя бы часть. Но если признаваться до
конца, то дело, конечно, в другом. Историческая драма 1968 года рвет на ча-
сти душу: гусеницы прошли по народу, к которому принадлежат дорогие мне
люди, и нисколько не меньше – по моему собственному народу. Что взять за
камертон – источник чистого точного звука?
Я часто теряюсь, пытаясь сценку, увиденную в одной стране, мысленно
представить в другой. Вот уличный эпизод в Москве перед моим отлетом в
Прагу в декабре 1991 года. Везде митингуют, спорят, зазывают в новые пар-
тии; молодежь, интеллигентные по виду старики и старухи жаждут выгово-
риться. Слов не разобрать, и каждый людской островок на бульваре, как те-
атр пантомимы. Перед редакцией «Московских новостей» говорят о Ель-
цине: еврей он или не еврей? Старушка, судя по виду, деревенская, все поры-
вается вмешаться, но ее перебивают. Она переводит глаза с одного говоря-
щего на другого, зрачки ходят туда-сюда. Чувствуется, ей жаль бедного Ель-
цина. Она не знает, еврей он или не еврей, но пользуясь секундной в дискус-
сии паузой, врывается в центр и умоляющим голосом защищает Ельцина:
«Может, он только… наполовину?!»
Это Пушкинская площадь в Москве.
А на Староместской площади в Праге, переходя от одной группы спо-
рящих к другой, прислушиваясь к разговорам, я долго и безуспешно пытаюсь
уловить ответ на вопрос, который возникает каждый раз, когда заходит речь
о Пражской весне: почему все же чехи не сопротивлялись вторжению? Я
слышал реплику туриста на Карловом мосту: «Понятно, как чехам удается
сохранять столько памятников. Они никогда не защищались, сразу отдавали
город – австро-венграм, немцам, русским. Умели бы воевать, Прага была бы в
развалинах, как Сталинград в 1944 году…»
Какие мы разные… Мы накроем ковровой бомбардировкой не то что
