не восставших, не бунтующих – думающих иначе.
…На открытие выставки в Чешском культурном центре на улице Юли-
уса Фучика пришло много людей. Книги путешественников хорошо знали. У
фотографий вспоминали, спорили, перебивали друг друга, и я подумал, ока-
жись здесь Иржи Ганзелка и Мирослав Зикмунд, для них это было бы воз-
вращением в молодость.
Ко мне подошла женщина в шляпке.
– Знаете, в 1964 году я работала в котловане Братской ГЭС и была в
клубе «Глобус» на встрече с Ганзелкой и Зикмундом. Вечер вел Фред Юсфин.
Они были такие душевные, как родные. Их долго не отпускали, все хотели
затащить их к себе в палатки, в щитовые дома, в общежитие. Они говорили,
что им страшно хочется у всех побывать, никого не обидеть, но это станет
возможным, когда мы научимся жить хотя бы две сотни лет. В моей жизни
тот вечер – одно из самых счастливых воспоминаний.
…Накануне с заметкой о выставке я пришел в «Известия». К тому вре-
мени в редакции работали новые люди, моего поколения почти не осталось.
На четвертом этаже в отделе культуры курит незнакомая сотрудница. Не до-
слушав, перебивает: – Как вы сказали их звать? …Ну, и почему мы должны о
них писать? Они кто? Солисты из группы «На-на»? Нападающие «Динамо»?
– Известные писатели, путешественники, – бормочу я.
Она изумляется:
– Известные! Да я слышу о них в первый раз!
И предлагает сделку:
– Хотите, возьмем как рекламу? Недорого.
Я выхожу из кабинета, спускаюсь на третий этаж, к руководству газеты.
Мне везет, заместитель главного редактора читал книги путешественников,
знает их имена. Безо всякого торга заметка появляется в газете к открытию
выставки. К хранительнице русской культуры на четвертом этаже претензий
у меня не было.
Какие претензии?
За окном январь 2004 года.
Рыночная Москва.
Под конец года от Мирослава Зикмунда пришло письмо. В нем оказался
плотный лист бумаги. Развернув, я вздрогнул: как в старые времена, поверх
страницы типографский оттиск двух имен, постоянный на всех их письмах,
какие я получал в 1960-е и потом еще немного в 1970-е годы. Впоследствии,
когда совместная работа приостановилась, появились оттиски с каждым
именем в отдельности. На письмах Ганзелки – ing. Jiří Hanzelka, на письмах
Зикмунда – ing. Miroslav Zikmund. Но на листке этого письма, из ХХI века, все
было, как в первый раз, оба имени рядом: «ing. Jiří Hanzelka – ing. Miroslav
Zikmund, Gottwaldov – Zlin, Pod nivami». На таких листах они оба писали пись-
ма, еще когда жили в одном городе на одной улице и когда в ходу были два
названия города; к одному еще не привыкли, а от второго не хотели отвы-
кать.
Письмо М.Зикмунда в Москву (15 декабря 2004 г.)
Дорогой Леня, смотри, на какой бумаге я тебе сегодня пишу! Вынул ее из архива,
надо было перечеркнуть только бывшее название города. Большое тебе спасибо за
письмо (снова без даты!), которое мне передали лично мои друзья Радек и Пржемек в
феврале месяце вместе со всеми материалами. Я был очень доволен, что ты открыл
выставку фотографий, в газете я видел и твой короткий привет, получил я и пре-
красные снимки. Марии я передал твои приветы...
Тут нужно прервать письмо и пояснить, о чем пойдет речь дальше. В
поездках по СССР Иржи Ганзелку и Мирослава Зикмунда всюду сопровожда-
ли сотрудники местных филиалов Академии наук, во всяком случае, они так
представлялись. Эти люди, к ним приставленные, не отходили от гостей,
предвосхищали их желания, были предельно услужливы. Каково же было
изумление Мирослава Зикмунда, когда после смерти Иржи Ганзелки к нему в
руки попали подробнейшие донесения их сопровождающих – в адрес ЦК
КПСС, КГБ СССР, Академии наук СССР. Неожиданное участие в слежке со-
трудников академии, иные с учеными званиями, их особенно задело.
…Тебе хорошо известно, как проходило наше путешествие по бывшему СССР. Но
сейчас я снова чувствую себя обиженным – через 40 лет! Так называемые сотрудни-
ки Академии наук – они от Находки ни на один шаг не двинулись от нас, присутство-
вали при всех разговорах, хотя нам переводчиков нужно не было, приглашали нас в
свои семьи, симулировали дружбу и уважение, – и потом отправляли, срочно! – по-
дробные отчеты начальству КГБ. Какое лицемерие, притворство, двуличие – рус-
ский язык богат на такие свойства характера. Вот славная Академия наук, на каких
научных фундаментах она стоит! Прости меня, Леня, за эти слова. С другой сторо-
ны, я рад, рад, что Юра не дожил до того, чтобы читать эти документы.
И еще: ты мне не ответил на вопрос из письма от 31.12.03 – какая судьба тво-
их рукописей – когда будешь публиковать. Ведь ты вложил столько энергии до твоих
исследований, время спешит! Есть такие возможности без риска публиковать? –
скажи, Леня. Желаю тебе всего хорошего, береги себя, привет Неле. Мирек 3 .
Конец ХХ столетия все смешал на карте бывшей Восточной Европы. У
Москвы и раньше случались с соседями конфликты, в том числе вооружен-
ные. Но в 1950-е годы находился хоть какой-то повод применять силу. В Че-
хословакии оправданного повода не было, и забытые, казалось, представле-
ния о «русской угрозе» теперь воскресали не в одной голове. Из опасения
вызвать раздражение патрона в подвластных фактически странах, внутри
блока, об этом не говорили вслух, но последствия были ожидаемы. Едва за-
мерцала возможность, прибалты, венгры, поляки, чехи, словаки, румыны,
болгары с облегчением устремились в европейские политические и военные
союзы. Массовость и поспешность бегства из одного блока в другой выдава-
ла их общий страх упустить момент, опоздать вырваться, уйти.
У чешских политиков, традиционно осторожных, любой напряженности
избегающих, не было симпатий к альянсам, будь то Североатлантический
пакт или Варшавский договор, оба военных союза чужды их национальному
чувству. Но когда в 1999 году Чехия, не считаясь с российским неудоволь-
ствием, передоверила свою безопасность коллективным силам Европы, ре-
шение поддержало больше половины (60 процентов) населения. Как ни
обидно это признать, но в массовом сознании, еще недавно абсолютно про-
российском, они теперь уходили не «куда», а от «кого».
Можно сколько угодно изощряться в поисках неких скрытых мотивов,
упрекать неблагодарных чешских политиков, но чехи знают, и мы сами зна-
ем, что решающим для народа аргументом был застрявший в исторической
памяти 1968-й год.
Массовый побег из зоны оказался удачным не только для вырвавшихся,
их не вернули, он оказался поучительным для нас самих, граждан России, те-
перь имеющих возможность осознать, как ненадежен и зыбок любой искус-
ственный монолит, при первых же нагрузках распадающийся.
Картина, разумеется, упрощена, не передает накала и драматизма со-
бытий, когда страны, для Москвы «братские», едва представилась возмож-
ность, стали торопливо покидать военный союз и державу, которая в них
вкладывала, что могла, иногда в ущерб себе. Беглецы это помнили, были
благодарны, но уже никакая сила не могла их остановить. Европа им виде-
лась желанным берегом, где может вернуться к ним ощущение, в их судьбе
важнейшее, большой страной не пережитое и ей непонятное: ощущение, что
есть на свете уважительный к ним мир, где – по словам Томаша Масарика –
«что ни Чех, то Человек» 4. Этого, по их признаниям, им не хватало под па-
тронатом СССР.
Первого мая 2004 года Вацлавская, Староместская, все площади Праги
ликовали по случаю вступления Чехии в Европейский Союз, а самые нетер-
пеливые ринулись на своих машинах к границе с Германией и Австрией, что-
бы пересечь их без паспортов и убедиться, что им теперь открыта вся Европа
(их тогда вернули обратно, не все еще было готово для свободного, в любом
месте, пересечения границ); люди радовались самой возможности ощутить
себя в семье европейских народов с населением под полмиллиарда человек.
Теперь на зеленом поле Европы два основных игрока – Евросоюз и Россия.
Было начало августа 2007 года, когда мы с Нелей приехали в Прагу и
вечером гуляли по Вацлавской площади. Не доходя до памятника Святому
Вацлаву, примкнули к группе английских туристов, их вела пожилая чешка-
экскурсовод. У фотографий Яна Палаха и Яна Заица, где всегда цветы и го-
