Взволнованно исповедуясь, Николай Иванович словно бы в доказательство истинности своих слов, доставал из папок всевозможные копии писем,
приказов, ответов, постановлений и выписок из протоколов. Наконец, возбужденный, он снял очки и перевел взгляд на Любомира.
— Хорошо, — уверенно и твердо начал Любомир, — меня заинтересовала ваша история. Я, пожалуй, возьмусь за дознание.
— Спасибо, — с облегчением сказал Николай Иванович.
— Я, правда, не большой охотник затевать дела в постфактуме, предпочитаю антифактум, но здесь особый случай. Оставьте мне, если не возражаете, основную из трех ваших папок. В процессе изучения документы должны быть под рукой.
— Ради бога, ради бога. Я вам безоговорочно доверяю, — оживился Барыкин.
— Необходимо, как понимаете, произвести дополнительное, уже журналистское расследование. Настоящий журналист всегда немного разведчик. Спешить не будем. Придется что-то перепроверить, уточнить, дополнить информацию.
— Я тут полагаюсь уже на ваш опыт. Оставлю вам свой номер телефона. Прошу звонить при надобности в любое время суток, — повеселел Николай Иванович, — спасибо.
— Благодарить рано. Попробуем.
Покидал корпункт Николай Иванович в приподнятом настроении, несмотря на то, что исповедь отняла много душевных сил. Покрутил в руках стеклянный флакончик с валидолом, но таблетку под язык не положил.
Любомир, сидя на стуле, потянулся, спрятал зеленую папку в нижний ящик стола. Тягостная атмосфера трудного разговора еще давила на него. Исподволь приятно начинало щекотать нервишки зарождающееся вдохновение.
Ах, как давно он не щупал сытых, самодовольных акул. Только каркал у них над ухом, как ворона. Охотился за мелкими рыбешками... А тут министры, ректор, зав. отделом ЦК, бывший первый секретарь горкома, а ныне второй секретарь Центрального Комитета. За год службы в центральной газете он и близко ничего подобного не печатал, подчиняясь негласному закону. Верхи партии и власти не подлежат гласной критике. Он бесхлопотно сидел на текущей информации, превращаясь в ходока по чужим заботам и мелким жалобам, в этакого «санитарного волка», сопровождал, случалось, иностранных гостей в Хатынь, в Заславль, спортивный центр «Раубичи». Пора, пора тряхнуть стариной. Шлюзы помаленьку открывают и в его «Правде».
Вскипятил воду, насыпал две ложечки растворимого кофе. Любил за чашечкой кофе обмозговать новую тему, прикинуть план работы на ближайшие дни. И тут вспомнил, что у Вовика Лапши, кажется, была любовница из этого самого Института экономики.
Парадоксальный это был человек, его бывший однокурсник, от присутствия которого всегда веяло какой-то мерзопакостной неряшливостью, ехидством, недовольством. Ему удавались пародии, спортивные обзоры и язвительные фельетоны. Скепсис по отношению к себе подавлял всевозрастающим самомнением. Если бы не ранняя лысина на темени, то фигурой он сошел бы за подростка. Из-за неуживчивого характера часто менял работу. В последнее время отбывал «каторгу» в молодежной газете, из которой его «ушли». По его вине случались казусы и ошибки, из-за халатности и невнимания просочились небезобидные опечатки. Вместо «предводитель дворянства» он написал «производитель дворянства». На первый раз простили. Простили и во второй раз, когда он допустил ляпсус на двух страницах и вместо «стабилизация нашего общества» пропустил «стерилизация нашего общества». Третью ошибку ему не простили. Он, на свое несчастье, опять был дежурным по номеру и выдал перл: «В Алма-Ате накрылся (вместо открылся) съезд коммунистов Казахстана». Впрочем, привыкший к смене мест службы, он не больно унывал. Его лысина мелькала у стоек баров Дома литератора, Дома кино, в гостиницах «Планета», «Юбилейная». Однажды на день рождения Любомира, тринадцатого января, он прислал двухтомник Брежнева и меню: «Икра зернистая, расстегаи. Лососина, балык с лимоном. Ассорти «Лесная быль». Мусс из индейки с фруктами. Овощи свежие, соления, крабы. Бульон-борщок. Суп-крем из цветной капусты. Форель в шампанском. Филе фазана с вареньем. Пломбир. Кофе, миндаль. Фрукты». И приписал «Поздравляю тебя, будущее светило. Читай вождя-ленинца № 1, неустанного борца за мир, и ты развеешь окончательно все сомнения по поводу невозможности построения коммунизма в отдельно изъятой из Европы стране. Пусть кремлевское меню украсит и твой стол».
Любомир открыл записную книжку и позвонил Вовику по домашнему номеру. Недовольный, грубый женский голос ответил: «Не звоните по этому телефону больше никогда. Ваш полудурок-маньяк здесь больше не живет». Улыбнувшись, Горич, набрал номер телефона редакции газеты «Знамя юности» в надежде, что если он там и не появляется, то друзья подскажут, где его искать. Подсказали. Лапша обосновался в подвальном помещении, приспособив под «свой офис» две комнатушки с маленькими выпачканными грязью окошками.
Восседал за столом в мягком огромном, как в авиасалоне, кресле с неизменной сигаретой в слюнявых губах. Он изменился. Если бы Любомира попросили в трех словах обрисовать его фактуру, он бы безошибочно сказал: «Вовик напоминает поношенную шляпку на голове стареющей проститутки. Или в лучшем случае колючку на заднице верблюда».
Очень уж радушно и восторженно до неестественности встретил Вовик сотоварища. Очевидно, демонстрировал свои актерские способности перед двумя рослыми, тоже с сигаретами во рту, сотрудницами.
— Когда Вовику было плохо, никто не заступился, когда Вовику хорошо, он понадобился даже таким мэтрам, как ты? — иронизировал Лапша.
— Вольдемар, ты в тупик заводишь своей консервативностью и внезапными перемещениями. Мог бы и позвонить.
— Шучу. Тебе я прощаю только за то, что ты единственный называешь меня именно так, как нравится моей маме (она была концертмейстером в филармонии, помнишь?) — Вольдемар. Ты удивлен? Да, пока здесь начинаю, как Форд. Но уже все готово. Вот проекты — он показал на планшеты, — все в деле, все в движении. Слышал фольклор? «Куй железо, пока Горбачев». У меня грандиозные планы. Размышления Рериха об идеале красоты — сущий пустяк, мечтания коммунистов о рае — абсурд. У меня идея самая земная, возвышенная, всем доступная, без идеологий. Да, ты пока стоишь в навозной яме, но дай срок, и я отберу у сытых комсомольских руководителей здания обкома, а может, ЦК или Дворца культуры. Не веришь? Садись. Только осторожно, на спинку не облокачивайся. И мебель будет. Шикарная. Девочки, птички мои преданные, вот вам термос... шакалы из домоуправления отключили электроэнергию, но я их заставлю туалет в стене выдолбить... за деньги все сделают... принесите кофе. Пришло время, когда проснулось свойственное каждому чувство вантажа. Начинаю более чем скромно: «Бюро по организации знакомств».
Женоподобное лицо его, редко знавшее бритву, просияло радостью. Он снял очки, потер пальцем вмятинку, оставленную тяжелой оправой на приплюснутом носу.
— Ближайшие планы — создание и выпуск собственной газеты. Тебя мне сам Бог послал.
Любомир онемел от потока информации и увлеченности новоявленного пророка.
— Помоги мне с высоты своего ранга зарегистрировать мое частное предприятие и мое бюро. У меня аллергия на чиновников и цензоров, только автомата Калашникова и не хватает. Тебе это плевое дело. Выступишь поручителем или меценатом перед дурами в исполкоме.
— А какова идейная направленность твоей новой газеты?
— Сатрап, забудь это слово «идея». Никакой идеи! Выбраны только основополагающие темы: эротика, потустороння жизнь души, связь с инопланетянами, азбука любви и фарш из интернационального секса. Секс по-японски, по-китайски, по-индийски, по-шведски, по-американски, ангольский секс, секс Зимбабве и папуасов Новой Гвинеи. На первых порах информационный бюллетень, а потом многотиражная газета «Эрос». Любите, раздевайтесь, звоните, ищите друг друга и находите, занимайтесь сексом грамотно и со вкусом. Начнем с древнекитайской азбуки. Дао любви. Эротические гороскопы, поиски партнеров для брака, для свиданий. Анонимные брачные объявления. Долой стыд!
— Так и подмывает в унисон тебе сказать: да здравствуй разврат, — не без улыбки добавил Любомир.
— Это примитивный подход, поверхностный. Разве ты и я мало развращали умы своими тупорылыми статьями, дышащими верою в светлое завтра?
— Я просто вспомнил слова твоего кумира Сахарова, что «общество в плохую сторону изменяется очень быстро». Из одной крайности в другую.
— Да наплевать мне на всех кумиров, живых и мертвых. Ты же знаешь, сколько мы с тобой сами через прессу вдалбливали в сознание людей культов и культиков. Я в самом себе почувствовал приметы мещанства с первым вдохом свободы. Люди устали, они уже не люди, а роботы лозунгов, жертвы экспериментов, и я их хочу вернуть к природе, к естеству. Все это Возрождение надо заменить перерождением. Тусовку националистов в Троицком предместье и тусовку комиссаров-интернационалистов у витрин с золотом я соберу под одной крышей и примирю. Надо слушать и внимать одному голосу — голосу своего тела.
