Вошедший в это время в помещение полковник Ховрин и, прослушав, очевидно, всё произведение целиком, весомо предложил:
- Скорее, это больше не к Соне относится, а ко всем жителям блокадного Ленинграда, только недавно прорванного нами у немцев. Как считаете, товарищи лётчики? Опубликуем эту «Балладу о верности» в дивизионной газете? А там и до фронтовой дойдёт!
Кругом послышались возгласы приветствия, все наперебой стали поздравлять Серова с замечательными строками, а он, растерянный и обескураженный, никак не мог взять в толк, отчего его, в общем-то, посвящённые Соне стихи, так бурно приветствовали все пилоты авиаполка. Писал-то он эту балладу для Сони, а вышло, что она теперь будет посвящена всему блокадному Ленинграду.
Чудеса, да и только, подумал он, тем не менее, принимая поздравления. Вместо гауптвахты, предназначенной ему за невыполнение приказа, он умудрился ещё и стать на некоторое время известным в дивизии поэтом.
Такова вот «се ля ви», как сказал бы Кубанский…
******** (пауза) ********
Когда полковник ушёл, страсти поутихли, и столовая опустела, Серов остался за столом с Заречиным, Кубанским и Рассохиным – командиром звена. Соня убирала посуду, тайком смахивая слезинки. Пилоты разошлись по своим землянкам на отдых. На длинном столе чадила керосиновая лампа. Все притихли, думая каждый о своём. Где-то прошмыгнула кошка. В «моечной» гремели мисками две женщины, перемывая посуду. Подметя пол, Соня устало примостилась к плечу Серова. Тот вертел в руках какой-то непонятный круглый предмет, похожий на чёрную хоккейную «шайбу».
Без интереса посматривая на этот предмет, Кубанский поинтересовался:
- Всё хочу спросить у тебя. Сколько не увижу по вечерам, ты всё время крутишь в руках эту кругляшку. Хоть бы раз сказал, что это такое…
Заречин поддержал его, в то время как Рассохин просто смотрел отсутствующим взглядом на огонь лампы. Свет в целях маскировки не включали. Где-то вдалеке был слышен гул артиллерии, иногда близкий, отчего в «моечной» начинали звенеть алюминиевые ложки и миски. Соня тоже заинтересовалась предметом, прижавшись ближе к плечу своего возлюбленного.
- А чёрт его знает, - задумчиво ответил Серов, улыбнувшись Соне. – Эту вещицу передал мне по наследству мой дед. Он рассказывал, как однажды, ещё во времена Революции, приблудившийся к нему пёс принёс в зубах этот непонятный предмет, да так и оставил его у деда. Что с ним было делать, и что представляла собой эта вещица, дед не знал, но берёг с тех пор, пока через отца она не перешла мне в руки. Отец держал её как память о деде. Собака померла ещё при нём, и откуда она притащила непонятный предмет, так и осталось для отца загадкой. С тех пор и таскаю его с собой вроде как талисмана. Он на удивление лёгкий, состав сплава неизвестен, и, разумеется, никакая это не «шайба».
Рассохин только сейчас начал прислушиваться к разговору, очевидно, перед этим занятый какими-то своими мыслями. Взглянув в тусклом мерцании лампы на предмет, попросил:
- Ну-ка, дай взглянуть.
Взяв из рук Серова круглую плоскую вещицу, он приблизил её к лампе, принявшись вертеть в разные стороны.
- Действительно, лёгкая как пёрышко! Говоришь, что никто не знал о её предназначении ещё со времён твоего деда?
- Да. Ни он, ни отец, ни я.
- А как она попала к деду, я что-то пропустил?
- По рассказам деда, в то время, когда в Петрограде совершалась Революция, он жил возле Приволжской возвышенности и состоял в партии большевиков. В его городе тоже готовился переворот, целью которого был захват оружейного арсенала. Но, отправленная туда группа так и не вернулась. А спустя несколько дней, когда власть уже полностью перешла в руки большевиков, к нему домой приблудилась какая-то тощая собака. Она была голодна, и он её накормил, заметив при этом в её зубах этот плоский предмет. Поначалу посчитал, что это какая-нибудь усовершенствованная мина, но вскоре понял, что такого материала, из которого «шайба» была изготовлена, попросту ещё не существует в природе, поскольку дед был неплохим инженером, разбираясь в различных сплавах. Сколько он не пробовал её разобрать и добраться до внутренностей, ничего не выходило. Собака прожила до старости и умерла вместе с дедом. Перед отправкой в лётное училище отец передал эту вещицу мне. Вот и таскаю её с собой в качестве памяти.
- Талисмана?
- Так точно. Помогает при вылетах, - смутился Серов. – В этой вещице есть какая-то притягательная сила, что ли…
Соня прыснула в платочек, но виду не показала. У каждого лётчика, насколько она знала, присутствовал какой-нибудь личный оберег. У Рассохина это был медальон с портретом жены и маленькой дочурки. У Кубанского – оловянный браслетик, у Заречина непременная пачка папирос, которую он никогда не открывал, и за давностью вылетов, превратившаяся уже почти в комок пожелтевшей бумаги с твёрдым спрессованным табаком. Однако никто и не думал никогда шутить по этому поводу, поскольку каждый верил в свой оберег по-своему. У неё у самой в тумбочке у кровати всегда лежала фарфоровая статуэтка маленькой ящерки с бисерными глазками, тоже доставшаяся ей от деда.
- И ты не пробовал её открыть? – крутя в руках вещицу, переспросил Рассохин.
- Пробовал, - отмахнулся Серов. – Всё напрасно. А ведь вы заметили, что по краю овальной грани там идёт едва заметный шов?
Круглый предмет начал переходить из рук в руки, пока не оказался у Сони. Каждый лётчик достал свой собственный амулет и принялся рассказывать его историю. Все увлеклись настолько, что поначалу не услышали испуганный вскрик девушки, продолжавшей рассматривать непонятную вещицу. Каким образом это у неё получилось, впоследствии никто не мог толком вспомнить. Единственное, что отложилось в памяти, это как Соня чересчур уж близко поднесла «шайбу» к огню лампы, пытаясь разглядеть шов, пока остальные показывали друг другу свои обереги. Услышав её вторичный возглас, пилоты все разом обернулись к ней и замерли от изумления.
Непонятно откуда нахлынул вдруг слепой беспричинный страх. Он лился в потоке лунного света, проникавшего в окна, внедрялся в сознание и обволакивал их своей тотальной паникой. Грудь сдавило: воздух пропитался какими-то испарениями, прежде не ощущаемыми организмом. Что-то чужое и неуловимое пыталось проникнуть внутрь извне, как путник дождливой ночью стучится в запертую дверь. Сердце на миг замерло, а уже через секунду чёрная пелена поглотила всё помещение столовой. Гул взрывов стал ближе. Уронив «шайбу» на пол, девушка с испугом отпрянула, вжавшись в плечо Серова.
…И было отчего.
Предмет, ещё недавно считавшийся оберегом её возлюбленного, внезапно засветился в темноте, издавая изнутри
