Вдруг Филипп в ужасе вскрикнул и отпрянул.
Незнакомец тоже вскрикнул и отступил.
– Жильбер!
– Филипп!
Эти слова прозвучали одновременно, взорвав тишину пещеры.
Потом послышались звуки борьбы. Филипп обеими руками вцепился своему врагу в горло и поволок его в глубь пещеры.
Жильбер не сопротивлялся. Он понял, что отступать некуда.
– Негодяй! Наконец-то ты у меня в руках!.. – проревел Филипп. – Бог тебя отдает мне в руки… Бог справедлив…
Жильбер смертельно побледнел и стоял не шевелясь. Руки его безвольно повисли вдоль тела.
– Трус! Ничтожество! – воскликнул Филипп. – Даже дикие животные защищаются!
– Защищаться? Зачем? – едва слышно проговорил Жильбер.
– Ты прав! Ты отлично знаешь, что находишься в моей власти, что заслужил страшное наказание. Все твои преступления открылись. Тебе мало было осквернить девственницу – ты погубил мать.
Жильбер молчал. Филипп распалялся все больше, упиваясь своей ненавистью. Он снова в гневе схватил Жильбера. Тот не оказывал ни малейшего сопротивления.
– Ты мужчина? – со злостью тряхнув его, спросил Филипп, – Руки у тебя есть?.. Он даже не сопротивляется!.. Ты же видишь: я тебя душу. Так сопротивляйся! Защищайся же… Трус! Трус! Убийца!..
Жильбер почувствовал, как пальцы его врага впиваются ему в горло. Он выпрямился, напрягся и, сильный как лев, одним движением плеча отбросил Филиппа далеко в сторону.
– Вы сами видите, – скрестив руки на груди, сказал он, – что я мог бы защищаться, если бы хотел. Да зачем мне это? Вот вы бежите к своему ружью. Ну что ж! Я, пожалуй, предпочел бы пулю, чем быть растерзанным в клочья и растоптанным.
Филипп и в самом деле схватил ружье, но при этих словах выпустил его из рук.
– Нет… – пробормотал он. – Куда ты направляешься?.. – продолжал он совсем тихо. – Как ты сюда попал?
– Я сел на «Адонис»…
– Так ты прятался? Ты, значит, меня видел?
– Я даже не знал, что вы были на борту.
– Лжешь!
– Нет.
– Как могло статься, что я тебя не видел?
– Потому что я выходил из каюты только по ночам.
– Вот видишь: значит, ты прятался!
– Разумеется… Вы не поняли! Я ехал в Америку с секретным поручением и не должен был никому попадаться на глаза. Поэтому капитан.., поместил меня отдельно от других.
– А я тебе говорю, что ты прячешься, чтобы укрыться от меня.., а еще для того, чтобы скрыть ребенка.
– Ребенка? – переспросил Жильбер.
– Да. Ты украл и спрятал ребенка, чтобы воспользоваться им и извлечь из этого выгоду! Негодяй! Жильбер отрицательно покачал головой.
– Я забрал ребенка, – сказал он, – чтобы никто не научил его презирать родного отца или отрекаться от него.
Филипп с минуту переводил дух.
– Если бы это было правдой, – проговорил он наконец, – если бы я мог этому поверить, ты был бы не таки») негодяем, каким я тебя считал. Но раз ты мог украсть, значит, можешь и солгать.
– Украл? Я украл?
– Ты украл ребенка.
– Это мой сын. Он мой! Когда человек забирает то, что ему принадлежит, сударь, это не кража.
– Послушай! – дрожа от гнева, сказал Филипп. – Только что я хотел тебя убить. Я поклялся это сделать, я имел на это право.
Жильбер ничего не отвечал.
– Теперь Бог меня наставил. Бог привел тебя ко мне словно хотел мне сказать: «Месть бесполезна. Зачем мстить тому, кого оставил Бог?..» Я не стану тебя убивать. Я только уничтожу причиненное тобою зло. Этот ребенок для тебя – источник зла в будущем. Отдай мне ребенка.
– У меня его нет, – возразил Жильбер. – Разве можно брать с собой в море двухнедельного младенца?
– Ты мог найти ему кормилицу и взять ее с собой.
– Я вам говорю, что я не брал ребенка с собой.
– Значит, ты оставил его во Франции? Где же? Жильбер замолчал.
– Отвечай! Где ты нашел ему кормилицу и на какие средства?
Жильбер продолжал молчать.
– Ах ты, подлец! Ты вздумал меня дразнить? – вскричал Филипп. – Значит, ты не боишься, что можешь разбудить во мне гнев?.. Скажешь ты мне, где ребенок моей сестры? Отдашь ты мне его или нет?
– Это мой ребенок, – прошептал Жильбер»
– Злодей! Ты хочешь умереть?
– Я не хочу отдавать своего ребенка.
– Жильбер! Послушай! Я прошу тебя добром: я постараюсь забыть все, что было, я постараюсь тебя простить. Ты понимаешь, Жильбер, чего мне это будет стоить? Я тебя прощаю! Я прощаю тебе весь позор, все горе нашей семьи. Это большая жертва… Отдай мне ребенка. Чего ты еще хочешь?.. Хочешь, я попытаюсь переубедить Андре, хотя она имеет законные основания для отвращения и ненависти? Что ж… Я готов это сделать… Отдай мне ребенка… Еще вот что… Андре любит своего.., твоего сына до самозабвения. Она будет тронута твоим раскаянием – это я тебе обещаю и берусь ее подготовить. Только отдай мне ребенка, Жильбер, отдай мне его!
Жильбер скрестил на груди руки и не сводил с Филиппа горящего взора.
– Вы мне не поверили, – сказал он, – и я вам не верю. Не потому, что считаю вас бесчестным человеком, а потому, что видел, на какую низость способны люди под влиянием кастовых предрассудков. Не может быть и речи ни о возвращении к прошлому, ни о прощении. Мы – смертельные враги… Вы – сильнее, значит, будете победителем… Я же не прошу вас отдать мне свое оружие, вот и вы не просите меня об этом…
– Так ты признаешь, что это твое оружие?
– Против презрения – да!
Против неблагодарности – да! Против оскорбления – да!
– В последний раз спрашиваю тебя, Жильбер: да или?..
– Нет.
– Берегись!
– Нет.
– Я не хочу тебя убивать. Я хочу дать тебе возможность убить брата Андре. Еще одно преступление!.. Ах, как это соблазнительно! Бери пистолет. Вот другой. Сочтем каждый до трех и выстрелим.
Он бросил пистолет к ногам Жильбера.
Молодой человек не двигался.
– Дуэль, – заметил он, – это как раз то, что я отвергаю.
– Ты предпочитаешь, чтобы я тебя убил, как собаку! – вскипев от гнева и отчаяния, вскричал Филипп.
– Да, я предпочитаю, чтобы вы меня убили.
– Подумай хорошенько… Ох, не могу больше!..
– Я подумал.
– Я имею на это право: Бог меня простит.
– Я знаю… Убейте меня.
– В последний раз спрашиваю: ты будешь драться?
– Нет!
– Ты отказываешься защищаться?
– Да.
– Тогда умри, как преступник, от которого я очищу землю! Умри, как негодяй! Умри, как разбойник! Умри, как собака!
Филипп почти в упор выстрелил в Жильбера. Тот вытянул руки и сначала качнулся, а потом упал лицом вниз, не издав ни звука. Филипп почувствовал, как песок под его ногами стал набухать кровью, и, обезумев, бросился вон из пещеры.
Он выбежал на берег – там ждала шлюпка. Отправление было назначено на восемь часов; теперь было начало девятого.
– А-а, вот и вы, сударь, – загалдели матросы. – Вы – последний… Все уже вернулись на борт. Кого вы подстрелили?
При этих словах Филипп упал без чувств. Его перевезли на корабль, который уже снимался с якоря.
– Все вернулись? – спросил капитан.
– Это последний пассажир, – отвечали матросы. – Должно быть, он ударился при падении, он лишился чувств.
Капитал приказал развернуть судно, и бриг стал быстро удаляться от Азорских островов как раз в то время, когда незнакомый корабль, так долго вызывавший беспокойство капитана, входил в гавань под американским флагом.
Капитан «Адониса» обменялся с этим кораблем сигналом и, успокоившись, – так, по крайней мере, могло показаться, – продолжал путь на запад. Вскоре бриг скрылся в ночной мгле.
Лишь на следующий день заметили, что одного пассажира нет на борту.
9 мая 1774 года в восемь часов вечера Версаль представлял собою интереснейшее и любопытнейшее зрелище.
В начале месяца короля Людовика XV поразила страшная болезнь, в которой врачи вначале не осмеливались ему признаться. Он не вставал с постели и уже стал заглядывать в глаза окружающим, надеясь прочесть в них правду или надежду.
Доктор Борде определил, что у короля оспа в тяжелейшей форме, а доктор Ламартиньер, считавшийся специалистом в этой области, высказывался за необходимость предупредить короля, чтобы он приготовился духовно и физически, как христианин, к своему спасению, а также подумал о судьбе королевства.
– Его величеству Людовику Благочестивому следовало бы распорядиться о соборовании, – говорил он.
Ламартиньер представлял партию дофина, то есть оппозицию.
Борде настаивал на том, что одно упоминание об опасной болезни убьет короля и что он отказывается в этом участвовать.
Борде представлял партию Дю Барри.
В самом деле, пригласить к королю священника означало бы изгнание фаворитки: когда Бог входит в одну дверь, сатана должен выйти через другую.
Итак, пока шла междоусобная война среди лекарей, в семье, в партиях, болезнь покойно располагалась в этом дряхлом, изношенном теле, скоро состарившемся от развратной жизни; она укрепилась в нем так, что ее уже было не выгнать ни лекарствами, ни предписаниями.
