Она колебалась; на близком расстоянии неискренность веселого выражения на лице миссис Макри еще сильнее бросалась в глаза.
– Хорошо.
Он быстро написал адрес и сунул ей листок из блокнота. Затем, неуклюже подняв свое крупное тело, он поскакал вниз по рядам сидений; пройдя тяжелой походкой мимо мисс Макри, он удостоился ее быстрого пытливого взгляда.
II
Организовать свидание оказалось несложно. Жозефина позвонила тетке, с которой она должна была обедать, отпустила шофера и, не без замирания сердца, пришла к ресторанчику «Ретскеллер Гартен Хофтзера» на улице Норд-Стейт. На ней было усеянное светло-коричневыми листьями синее, под цвет ее глаз, платье из крепдешина.
Джон Бойнтон Бейли ждал ее у ресторана; кажется, он был слегка смущен, но старался выглядеть уверенно, и все беспокойство Жозефины исчезло. Он сказал:
– Нет, здесь мы обедать не станем. Когда я вас приглашал, это место казалось мне хорошим, но я только что заглянул вовнутрь – у вас потом все туфли будут в опилках! Давайте лучше сходим в какой-нибудь ресторан при отеле.
Она покорно развернулась в направлении отеля, куда обычно ходила лишь на танцы, но он покачал головой:
– Там будет слишком много ваших знакомых. Давайте пойдем в старый «Ля-Гранж».
Старинный отель «Ля-Гранж», который когда-то считался лучшим на Среднем Западе, теперь представлял собой пристанище для приезжих из глубинки и место встреч коммивояжеров. Находившиеся в фойе женщины были либо дамочками с тяжелыми взглядами, которых чаще всего можно встретить в «Петле», или же безошибочно угадывавшимися по отсутствию косметики мамашами из долины Миссисипи. Кроме них, там находились лишь терпеливо все сносившие плевательницы да деловитая стойка, где смешно пережевывавшие сигары мужчины ждали телефонных звонков.
В большом ресторанном зале Джон Бейли и Жозефина заказали грейпфрутовый сок, фирменные сэндвичи и картофельный жульен. Жозефина облокотилась о стол и посмотрела на Джона, словно желая сказать: «Ну что ж, на какое-то время я вся в твоем распоряжении; постарайся провести это время с пользой».
– Вы самая красивая девушка из всех, кого я знаю! – начал он. – Конечно, вы испорчены всей этой фальшивой сентиментальностью, принятой в вашем кругу, но тут уж ничего не поделать. Вы, видимо, думаете, что я так говорю потому, что «зелен виноград», но я вам скажу одно: когда я слышу, как люди болтают о своем общественном положении, о том, какое значительное место они занимают, и все такое прочее, я просто сажусь поудобнее и начинаю смеяться! Потому что я – прямой потомок Карла Великого. Понимаете?
Жозефина покраснела за него; ему стало немного стыдно за эти слова, и он тут же постарался смягчить свое высказывание:
– Но я придаю значение лишь самим людям, а не их предкам. И хочу стать лучшим в мире писателем, вот как!
– Я люблю хорошие книги, – поддержала разговор Жозефина.
– А меня больше интересует театр. Я написал пьесу, которая может стать хитом, если только продюсеры соизволят ее прочитать. Ведь у меня есть все, что нужно для успеха; иногда иду по улице и чувствую, что меня прямо-таки переполняют мысли – так, что вот-вот взлечу и поплыву над городом, как воздушный шар. – Уголки его губ внезапно опустились. – Мне пока нечем похвастаться, поэтому я это все и говорю.
– Мистер Бейли, великий драматург! Вы будете присылать мне билеты на ваши спектакли, не правда ли?
– Конечно, – рассеянно ответил он. – Но к тому времени вы уже будете выданы замуж за какого-нибудь парня из Йеля или Гарварда с парой сотен галстуков в шкафу и красивой машиной в гараже и станете такой же тупицей, как и все остальные!
– А может, я уже? Просто мне нравится поэзия. Вы читали «Смерть Артура»?
– Да за последнее время в Чикаго написано гораздо больше отличных стихов, чем за целый прошлый век! Вот, например, есть такой Карл Сэндберг – он велик, как старик Шекспир!
Она его не слушала; она его рассматривала. Его чувственное лицо опять сияло незнакомым светом, который она заметила, когда увидела его впервые.
– Больше всего на свете мне нравятся поэзия и музыка, – сказала она. – Они прекрасны!
Он ей поверил, зная, что этими словами она призналась ему в том, как он ей нравится. Она считала его выдающимся человеком, и имела в виду нечто совершенно определенное и настоящее: в нем она увидела особую и необычную страсть к жизни. Она чувствовала, что и сама в чем-то превосходит всех тех девушек, которые относятся к ней критически, хотя часто путала свое превосходство с благоговением, которое оно вызывало, и была равнодушна к мнению толпы. Нечто вроде романтики бального зала, выделявшей для нее в пятнадцать лет Трэвиса Де-Коппета, она теперь почувствовала и в Джоне Бейли, несмотря на всю его самоуверенность и снобизм. Ей захотелось взглянуть на жизнь его глазами, потому что для него жизнь была захватывающей и волнующей. Жозефина рано повзрослела и жила на полную катушку – если так можно сказать о той, чье лицо напоминало свежую розу в утренней росе, – и простого мужского внимания ей было уже недостаточно. Сильные мужчины оказывались скучными, умные были застенчивы, и все они практически сразу и неизбежно одинаково реагировали на Жозефину, демонстрируя недостаток темперамента, заслонявший в ее глазах их личности.
Принесли сэндвичи, которыми они и занялись; оркестр, который по моде двадцатилетней давности размещался где-то наверху, у потолка, стал издавать какие-то звуки. Жозефина, медленно жуя, осматривала зал: прямо напротив них из-за столика встали мужчина и женщина, и Жозефина вздрогнула и чуть не подавилась. Женщина была крашеной блондинкой, на ее по-детски розовом личике были густо подведены кукольные глазки. Тошнотворно-сладкий запах, распространявшийся от ее кричащего платья, висел, словно завеса, на всем ее пути к дверям. А шедший позади нее спутник был… Это был отец Жозефины!
– Вы не будете картошку? – спросил через некоторое время Джон Бейли.
– Да, мне очень понравилось, – натянутым голосом ответила она.
Отец, ее нежно любимый идеал, красивый, очаровательный Герберт Перри! Возлюбленный ее матери – так много раз летними вечерами Жозефина наблюдала, как они сидели вдвоем на покачивающемся диванчике на веранде, и его голова покоилась у нее на коленях, а она гладила его волосы. Брак родителей сулил счастье и ей – именно это и служило целью всех беспорядочных поисков Жозефины.
И вдруг ей довелось увидеть, как он обедает вдали от мест, где можно случайно столкнуться с друзьями, да еще с этакой вот дамочкой! С парнями такие вещи воспринимались иначе: она скорее восхищалась их громкими рассказами о любовных победах в низших слоях общества, но ее отец, взрослый мужчина, – да разве он может себе это позволить? Она дрожала; упала слезинка, блеснув на кусочке жареного картофеля.
– Да, я очень хочу пойти! – сказала она, забыв, о чем шла речь.
– Само собой, все они – очень серьезные люди, – пояснил он, как бы оправдываясь. – Мне кажется, они решили ставить мою пьесу в своем «Малом театре». А если нет, то я хорошенько залеплю одному-другому в челюсть, чтобы они не упустили настоящую драматургию, столкнувшись с ней в другой раз!
В такси Жозефина попыталась выбросить из головы то, что она увидела в отеле. Ей казалось, что ее дом – тихая гавань, из которой она совершала свои рейды, – теперь буквально лежал в руинах, и она боялась возвращения. Какой ужас! Какой ужас!!!
Охваченная паникой, она придвинулась ближе к Джону Бейли, чувствуя необходимость оказаться рядом с кем-нибудь сильным. Машина остановилась у нового, покрытого желтой штукатуркой здания; оттуда на улицу вышел юноша с отливающими синевой щеками и горящими глазами.
– Ну и что было? – поинтересовался Джон.
– Люк опустился в 11:30!
– Ну, и?
– Я написал ему прощальное слово, как он и просил, но он слишком медленно читал, и ему не дали закончить.
– Какая низость по отношению к тебе!
– Ты тоже так считаешь? А это – твоя подружка? – Юноша указал на Жозефину.
– Да, из Лейк-Форест, со всеми вытекающими, – ответил Джон, широко улыбнувшись. – Мисс Перри – это мистер Блахт.
– Готовитесь лицезреть триумф Шекспира из Спрингфилда? Но я слышал, что они, возможно, поставят «Хижину Дяди Тома». – Он под мигнул Жозефине: – Ну, пока!
– Про что он говорил? – спросила она, когда они двинулись дальше.
– Он? А, он тоже работает в «Трибьюн», и его послали сделать репортаж об утренней казни. Да что уж там, это ведь мы с ним сами поймали того парня… Разве эти копы могут кого-нибудь поймать?
– Но ведь это не тюрьма, не правда ли?
– Упаси господи! Это – репетиционный зал театра.
– А что это за «слово», про которое он говорил?
– Он написал тому парню прощальную речь, чтобы хоть как-то компенсировать, что это мы его поймали.
– Ну, ничего себе! – в ужасе воскликнула Жозефина.
