—Это чем же я управлял? —изумился Барский. —Вы на спидометр взгляните —ноль кэмэ!
А сидеть нетрезвым в машине пока не запрещено, не правда ли? — Видал, Бабин, — с тихой ненавистью сказал Хрущ напарнику. — Гражданин артист у нас, оказывается, законы знает!
—А мы его все равно задержим, —непреклонно сказал Бабин. —Если он артист, то это он,
наверное, театр и поджег! —Да-а-а! —с упоением воскликнул Хрущ и устремил на Барского пронзительный взгляд детектива. — Театр! Ну-ка, что вам известно о поджоге театра?
—Что он сгорел на фиг! —спокойно сказал барский, игнорируя пронзительность сержантсткого взгляда. — Еще будут вопросы? — Будут, будут, — заверил Хрущ. — Чей это автомобиль? — Да, пожалуй, что и ничей... Если сильно нравится, могу подарить. — Мы, гражданин, взяток не берем! — напыщенно сказал Хрущ.
— Ну, и не надо. Тогда мой будет, — кивнул головой Барский.
— Тогда докажите, что он ваш! — быстро потребовал сержант.
Барский пожал плечами.
—С какой стати? Вообще, я устал от ваших притязаний и просил бы оставить нас в покое. Как только появится настоящий компромат — настоящий! Фактический! — милости прошу. А пока — разрешите откланяться.
На протяжении разговора Олег Петрович сидел ни жив ни мертв. Теперь перед ним недвусмысленно забрезжал привод в милицию. Стеблицкий представил себе, как все ахнут, и застонал.
Между тем Хрущ, сбитый с толку упорством Барского, услышал этот стон и приободрился.
—Ну как же вы говорите —оставить в покое? —неожиданно рассудительно обратился он к Барскому, решив доказать этому шебутному, что власть существует отнюдь не за тем, чтобы карать, а, прежде всего, чтобы оберегать. —Когда все товарищи —выпивши. Вот даже стонут от тяжести опьянения... Просто обязаны задержать —для пользы же товарищей... и безопасности движения... Медицинское обслуживание у нас поставлено на уровне... Выйти из машины!!! —вдруг зверски заорал он, окончательно истощив все запасы здравого смысла на этих нагломордых интеллигентов, которые не в состоянии понять простейших вещей.
Объективности ради следует отметить, что грозная команда произвела впечатление на одного Олега Петровича. Его тонкая хрупкая личность мгновенно надломилась и рассыпалась в глубине организма кучкой сухих лучинок, и вместо нее образовался ледяной ветер, немедленно пронизавший Стеблицкого с головы до пят. В немом ужасе он попытался открыть дверцу, но не нашел ручки и стал просто биться в стекло, как заблудшая муха.
—Не гоните волну, Олег Петрович, —укоризненно сказал Барский, оглядываясь через плечо. — Берите пример с прессы! — Пресса мирно спала, прикрывшись шляпой.
В этот момент сержант Хрущ, уставший ждать, сам распахнул злосчастную дверцу, и перепуганный учитель выскочил наружу, испытывая сильнейшее желание поднять руки.
А в следующий момент Барский, тоже уставший от глупых переговоров, сделал мрачноторжественное лицо и членораздельно произнес, глядя на приборную доску:
— Хочу, чтобы эти два милиционера сейчас же стали карликами!
Заклинание сработало мгновенно. Не успел дрожащий Олег Петрович подставить Хрущу свои бока для охлопывания “на предмет стволов и наркотиков”, как вдруг сержант
рванулся куда-то вниз и как бы вглубь, словно махом спущенный воздушный шар, оставив после себя легкое колыхание и сдавленный крик.
Совершенно так же повел себя и милиционер Бабин —крик, мгновенное движение воздуха, и все было кончено.
Сначала ошеломленному Стеблицкому почудилось, что их сдуло ветром. Но, опустив глаза долу, Олег Петровчи почувствовал сильнейший приступ тошноты.
Сержант стоял на прежнем месте и все еще вытягивал руки для произведения досмотра, но теперь он мог претендовать разве что на лодыжки Олега Петровича. Ростом Хрущ стал не более собаки, и его выпученные светлые глаза были направлены как раз в коленки Стеблицкого. Зрелище показалось учителю особенно жутким оттого, что и мундир на сержанте тоже уменьшился, и тот даже после метаморфозы остался кукольно-ладным — в тужурочке с махонькими погончиками, перехваченной тугими белыми ремешками, в аккуратной фуражечке и даже с настоящей бляхой инспектора ГАИ, которая сделалась размерами с октябрятский значок.
С минуту учитель и инспектор смотрели друг на друга как зачарованные, а потом Хрущ неуверенно махнул рукой и схватил Стеблицкого за ткань брюк. Олег Петрович от неожиданности подскочил на месте, едва не стоптав сержанта башмаками. Хрущ шарахнулся в сторону, заголосил тонюсеньким бесконечным воплем и, размахивая руками, побежал куда-то. Крошечный Бабин затравленно огляделся, вскрикнул в унисон и припустил следом, зачастив, зацокав подкованными каблучками. Вскоре их жуткие сказочные фигурки пропали в утреннем тумане.
Потрясенный Стеблицкий опустился на сиденье “Мерседеса” и окунул бледное лицо в ладони. Отросшая на щеках щетина отозвалась в пальцах нежнейшим хрустом.
— Что вы наделали! — глухо пробормотал он.
- А что? — с вызовом откликнулся Барский. — Уменьшил мерзавцев... Слил, так сказать, форму и содержание в единую гармонию. Стеблицкий поднял голову — глаза его трагически блестели.
— Вы должны немедленно... — взволнованно проговорил он, — Ну, чтобы они стали как раньше...
— Ну уж нет! — возразил Барский. — Как теперь — лучше.
—Все-таки вы страшный человек, Барский! —патетически воскликнул Олег Петрович. -Возомнили себя... Распоряжаться человеческими судьбами...
— Не бойтесь, Олег Петрович! — засмеялся актер. — Ваша судьба по-прежнему в ваших руках. И никем я себя не возомнил. Да и на фиг мне эти человеческие судьбы! Пошалим — это да. Дураком надо быть...
—Вы что —ребенок, шалить? —задохнулся Стеблицкий. —Это —власть! Сейчас они объявят розыск...
Барский противно захохотал.
—Эти шибздики? Держу пари, что им самим придется очень долго доказывать, что они не верблюды... А, в крайнем случае, мы уменьшим всю милицию! Во! Слушайте, а давайте прямо сейчас! Представляете: вся милиция, КГБ, армия —и все карлики! А еще лучше, давайте уменьшим вообще всех! И будем, как два Гуливера в стране лилипутов...
— Я вам запрещаю, — неуверенно пробормотал Стеблицкий, которого добила перспектива жизни среди карликов.
— Да я и сам не хочу, — примирительно сказал Барский. — В самом деле, боги мы, что ли? Так, мелкие бесы... Поехали?
И так как спутник ничего не ответил, артист завел мотор, и они поехали —быстро, бесшумно и мягко. “Нет, Барский, — думал Стеблицкий в тупом отчаянии. —Вы не мелкий бес, вы —дьявол! На вашей совести смерть человека! Теперь еще эти уроды... А театр?! А вы только посмеиваетесь... А я?! Я вкушал эту дьявольскую пищу, я подавал ему руку! Или не подавал? Господи, помолиться, что ли? Да я не знаю молитв! нет, следует всерьез подумать о вере — не от безверия ли все это? Ведь не просто же так — Священное Писание, Церковь, не просто так! Вот оно и сказалось!..”
Обращение Олега Петровича в истинную веру было так неожиданно прервано —они остановились у жилища репортера.
—Пташкин, дорогой, вставай! —сказал Барский и, перегнувшись через сиденье, потрепал спящего по плечу. — Вот твоя деревня!
Репортер открыл глаза, дико посмотрел по сторонам, пришел в себя и проговорил сипло:
—Погуляли, значит... Который час? Ага... Теперь —душ, чашка крепчайшего кофе, и -вперед, Пташкин, по дороге к храму!.. — он болезненно засмеялся, поправил руками шляпу и боком вылез из машины. —Салют, мужики! — попрощался он и, сгорбившись, заковылял —не к храму, а к безжизненному серому дому, выделявшемуся среди прочих единственно тем, что на торце его нарисовано было мазутом энергичное русское слово-трехчлен.
Барский вздохнул и нажал на газ. Белой молнией промчался “Мерседес” через пустой город, разрезав его, как показалось Стеблицкому, на две пустые ленты, промелькнувшие мимо окон автомобиля, как невнятный сон, и замер напротив дома, где жил Олег Петрович. Стеблицкий, ощущая легкую тошноту и смертельную тоску, открыл дверцу и вышел. У него подкашивались ноги.
Не прощаясь, он направился к подъезду. Окна здания были темны, со стальным отблеском —соседи еще спали. Ночной фонарь на уровне второго этажа пылал апельсиново-рыжим адовым огнем.
Дверь встретила Стеблицкого противным скрипом, и сразу за дверью, во тьме подъезда густо запахло мочой. Олег Петрович вздрогнул и шарахнулся —в углу под батареей отопления, сложившись втрое, сидел Бутус.
Стеблицкий узнал его сразу — он узнал бы его теперь где угодно — это было щупальце Зла, протянутое персонально к Олегу Петровичу из бездны. Даже Барский с его штучками не был столь опасен. Впрочем, Барский не был опасен вовсе —угадывалась в нем интеллигентская слабина, которую не спрячешь даже под волшебным пиджаком.
Бутус, слава богу, Олега Петровича узнать никак не мог —душа его пребывала сейчас в удивительном стерильном пространстве, где по гладким асфальтовым полям катились громоздкие свинцовые шары, оталкиваясь между собой с глухим ритмичным стуком. С похожим стуком билась в висках Бутуса его собственная кровь, подгоняемая одеколоном “Гвардейский”. Гвардейским напитком разжился накануне Елда, друг, подрядившийся разгрузить машину для парфюмерного отдела.
