Взяв коня под уздцы, Маргарита услышала, как где-то возле церкви грохнул выстрел.
... "Ризница! Что с ризницей?!" - стенала мать Августа, - ох, монсеньер!". "е беспокойтесь, матушка, - отозвался герцог, уже порядком уставший от роли всеобщего ангела-спасителя, на которого отовсюду устремлены молящие взоры. - Я сейчас схожу туда и посмотрю".
По дороге его нагнала Гертруда с парой фонарей. "Я с вами, монсеньер!" - произнесла голосом не то Берты Руссильонской, не то святой Феклы. Пошли к ризнице, к наружному входу.
Дверь была приоткрыта, возле нее лежали, кое-как сваленные в кучу, облачения отца Клемана и пара серебряных патенов. Внутри кто-то возился. Гертруда, обеспокоенная судьбой монастырской казны, вбежала в ризницу, опередив герцога. И тут же до ушей Лавердьера донесся ее возмущенный вопль: "Отец Эрве!! Так вот как вы спасаете монастырскую казну!! Так вот как вы... Ох!"
Подбежавший герцог рывком распахнул дверь... да так и застыл на пороге, подняв фонарь. В углу, возле самой двери, стояла на коленях Гертруда, будто собиралась помолиться. Под левой грудью у нее торчала рукоять кинжала... его собственного, толедского, который он собирался отдать Маргарите, но не смог найти. Отец Эрве невозмутимо продолжал набивать карманы сутаны монетами из взломанного сундучка, не обращая внимания на Лавердьера. Быстро склонившись над Гертрудой, герцог увидел, что казначея уже покинула дольний мир.
- Отец Эрве!! Что за дьявольщину вы тут творите, преисподняя вас побери вместе со всеми иезуитами!?
- Полегче, ваша светлость! Я - ваш духовный отец!
- Среди моих родственников нет убийц и грабителей!
- А как вы будете доказывать, что убийца - не вы? Чего будет стоить слово бывшего еретика против слова священника, известного своей праведной жизнью и благочестием? Впрочем, я готов охранить от позора честь вашей семьи... за сходную цену... - тонкие губы иезуита растянулись в гаденькой ухмылочке. - Шли бы вы таскать воду, монсеньер... и предоставили бы мне спасать ризницу... так будет лучше... для всех... пока никто вас не видел...
Герцог невольно отступил. Его рыцарское благородство и отвага были бессильны против этой змеиной наглости, скользкой, как болотная слизь, как бессильна шпага против яда Медичи. Иезуит был прав: герцог уже слышал голоса спешащих к ризнице монахинь...
которые вместе с церковной утварью вытащат из ризницы и тело казначеи с кинжалом Лавердьера в груди, а отец Эрве - единственный свидетель, способный - при желании! - удостоверить непричастность герцога к убийству... хотя - как? Заявив, что мать-казначея геройски погибла, спасая достояние обители?
"Скорее, помогайте мне - крыша уже трещит! - зашипел де Форе, будто угадав мысли герцога, - а насчет этой не беспокойтесь: огонь поедает все, что ему дают". Иезуит снова гаденько улыбнулся и подмигнул.
Герцог задохнулся от бессильной ненависти... и вспомнил слова Маргариты: "Если бы вы, как только услышали их угрозы, взяли бы со стола пистолеты..." Да, пистолеты. В этой суматохе он совершенно забыл про них!
- Вы правы, святой отец. Огонь неразборчив в еде. И даже слишком.
- Что вы сказали, ваша светлость? - Иезуит удивленно поднял голову от сундучка с золотыми.
- То, что слышал, скотина! - Горящие гневом глаза Армана де Лавердьера и вспышка, вырвавшаяся из дула пистолета были последним, что увидел в своей жизни Эрве де Форе.
Тут рухнула крыша ризницы. Герцог чудом успел отскочить, камзол на нем горел, и он покатился по земле, сбивая пламя. Поднялся, хватая ртом воздух пополам с дымом. Закашлялся. Побрел, сам не зная куда, тяжело шатаясь. австречу ему из-за угла выбежали две молодые монахини: "Монсеньер! О, Боже, что с вами?" Он тяжело обвис на хрупких девичьих плечах, из последних сил шепотом прося прощения за свою слабость. И почти сразу же на лицо ему упали первые крупные капли дождя...
...Первым делом Марго выпустила из конюшни всех лошадей, кроме Корбо. Табун ломанул через кладбище к главным воротам. Слушая доносившиеся издали цокот копыт, тревожное ржание, ругательства и испуганные женские вопли, довольно усмехнулась, - чем больше суматохи, тем лучше. Корбо, разбуженный среди ночи, отнюдь не горел желанием отправиться в дальний поход. Марго насилу вытащила его из конюшни. Почуяв запах дыма, жеребец тревожно захрапел и решил, что пора уносить ноги. Маргарите пришлось всей тяжестью повиснуть на узде, чтобы удержать его. Вороной вертелся, поднимался на дыбы, мотал головой. Марго прыгала вокруг него, перемежая ласковые уговоры площадной руганью. аконец, улучив момент, когда несносное животное зазевалось, бывшая девка вскочила в седло и крепко сжала ногами конские бока.
Корбо, брыкнувшись еще пару раз для порядка, уразумел, что сопротивляться глупо. Марго разобрала поводья и на всякий случай привела в боевую готовность кинжал Гаспара. Потом легко тронула коня шпорами: "у, давай, старина!
Вперед! Ты же не хочешь, чтобы тебя бросили в этом сумасшедшем доме!" Конь, повернув голову, внимательно посмотрел на всадницу, коротко и тихо заржал в знак согласия и прянул вперед....
...Услышав стремительно приближающийся сзади цокот копыт, обе растерявшиеся монахини подумали, что на них несется одна из вырвавшихся из конюшни перепуганных лошадей, и, потеряв голову, вместо того, чтобы спокойно дать Маргарите проехать, с отчаянным визгом метнулись навстречу своей погибели, увлекая за собой обессилевшего герцога. В результате все трое кучей повалились на траву. Маргарита тихо рассмеялась при виде этой сцены, и, вместо того, чтобы натянуть поводья, пришпорила вороного. Могучий конь преодолел живую преграду с той же легкостью, с какой воробей перепархивает с веточки на веточку. "Браво, Арман! Вот это по-нашему!!" не удержавшись, крикнула бывшая девка.
- Маргарита! - радость придала герцогу сил. Стряхнув с себя пищащих монахинь, он приподнялся. Марго, придержав коня, обернулась и показала Лавердьеру окровавленное распятие. Тот кивнул и взялся за пистолет, другой рукой махнув в сторону ризницы. Марго подмигнула, отсалютовала ему распятием и дала шенкеля. Конь галопом рванул с места. Герцог глядел вслед Марго, пока вороной не перемахнул через калитку и всадница не скрылась из виду.
Вот тут-то и хлынул настоящий дождь. Сплошная пелена воды накрыла лес и монастырь, промочив насквозь все, что только способно было впитывать воду, и сделав наконец то, что тщетно старались сделать шестеро работников с ведрами.
Этот ливень, казалось, способен был потушить даже огни преисподней.
Шестеро работяг вздохнули с облегчением и занялись водворением на место разбежавшихся лошадей. Сестры и матушки все, как одна, воздели руки к небу, шепча благодарственные молитвы.
Монахинь зрелище несущейся на вороном коне и смеющейся аббатисиной девки, которую не иначе, как сам дьявол извлек из i- pace, до того потрясло, что они с трудом смогли встать. Лавердьер, стиснув зубы, кое-как дотащил обеих своих помощниц до пансиона и свалил обеих на первую же попавшуюся кровать, а сам сел на крыльцо и подставил лицо под струи дождя, чтобы никто не заметил катящихся по его лицу слез радости.
- Она жива, - он не замечал, что говорит вслух, - моя дочь жива!
- Конечно, жива, монсеньер! - герцог вздрогнул: добрая Винсента, движимая самыми лучшими чувствами, ласково положила руку на его обожженное плечо.
- Она вечно будет жива на Hебесах и в наших сердцах!
- Да-да, - отозвался герцог, тем тоном, каким принято отзываться на подобные банальности. - Конечно, сестра.
- О, монсеньер! Ведь это она защитила нас от огня!
- Да, да, это она! Это она! - загалдели монахини. - Блаженная Иоланда! Святая Иоланда!!
Эпилог
Десять лет спустя в монтобанский трактир "Королевская селедка" заехал пропустить стаканчик некий монах, собиравший пожертвования. Он также вез с собой кое-какие святые реликвии и за небольшую плату предлагал всем желающим взглянуть на них. Желающие, естественно, нашлись. Разложив на столе свои сокровища, толстопузый отче, ставший настоящим златоустом после изрядной дозы шарантского вина, нахваливал свой товар, точно купец на ярмарке:
"Вот тут, в мешочке, зуб святой Биргитты... здесь, в ящичке, кусочек лопатки святого Роха... а вот это - волос святой Агнессы..."
- А это что за чудо? - спросила подошедшая, чтобы подлить святому отцу вина, трактирщица - высокая, крепко сложенная брюнетка лет тридцати шести, - указав на какие-то маленькие, будто цыплячьи, косточки, белевшие на черном бархате в раскрытом реликварии.
- А это, дочь моя, десница блаженной Иоланды Фонтен-Герирской! ответствовал монах.
- Как вы сказали, отче? Иоланды? Из Фонтен-Герира? - недоверчиво переспросила женщина.
- А чему вы так удивляетесь, госпожа Маргарита? - полюбопытствовал один из посетителей.
- Да нет, ничему... просто не припомню такой... впрочем, я не очень-то разбираюсь в святцах... простите меня, отче, дуру необразованную! смущенно забормотала трактирщица.
