Толстый нагнал ее, зажал рот, заломил ей руку за спину и потащил в лес.
– Думаешь, ее могут хватиться? – спросил у товарища худой, тревожно оглядываясь в сторону табора.
– Не из-за чего беспокоиться, Генри. Они слишком заняты, чтобы волноваться из-за какой-то англичанишки.
Оба рассмеялись.
Кэтрин брыкалась, выворачивалась, но силы были слишком неравны. Ее тащили все дальше в лес. Толстяк выкрутил ей руку так, что от боли перед глазами у нее поплыли круги.
Француз швырнул ее на землю, навалился на нее. Кэтрин задыхалась от вони и боли. Словно издалека она услышала треск разрываемой ткани – француз сорвал с нее блузку. Потом мясистые потные пальцы схватили тело, начали мять и давить ее. Едва насильник убрал руку с ее рта, Кэтрин закричала, но он тут же зажал ей рот своими горячими слюнявыми губами.
Тошнота подступила к горлу. Еще немного, и она не вынесет, умрет от стыда и отвращения.
Собрав последние силы, Кэтрин ударила толстяка ногой в пах. Мужчина взвыл, приподнял голову и замахнулся, чтобы ударить ее. И Кэтрин закричала. Так она не кричала никогда в жизни. Рука француза зависла в воздухе. Открыв глаза, Кэтрин увидела своего спасителя. Доминик крепко держал толстяка за руку.
– Дьявол, – прошипел француз и обернулся. В ту же секунду мощный кулак Доминика угодил французу в челюсть, и толстяк повалился навзничь. Кэтрин стянула полы разорванной блузы, с трудом отползла в сторону.
– Анри! – закричал толстый, вращая глазами.
– Твой дружок прилег отдохнуть, – едко заметил Доминик, взглянув на худого, распластавшегося неподалеку.
Кровоподтек на щеке и разбитые в кровь губы выдавали истинную причину «отдыха» тощего француза.
– Убью! – заревел здоровяк.
Опустив голову, он, как бык, пошел на Доминика, но тот увернулся и ударил крестьянина под дых. Француз зарычал от боли и ярости и бросился на Доминика. На этот раз удар крестьянина настиг цели: Доминик согнулся и едва не упал, но, быстро отступив, успел опередить француза, ударив его кулаком в челюсть. Пока француз приходил в себя, цыган нанес ему еще два удара в лицо. Крестьянин упал.
Кровь текла у него из носу, глаз почернел и начал заплывать. Но великан не хотел сдаваться и опять кинулся к Доминику. Тот сбил француза с ног. Незадачливый похититель лежал лицом в грязи, а Доминик глядел на поверженного противника со смешанным чувством гнева и отвращения.
Кэтрин, потрясенная, смотрела на своего спасителя. Он взглянул на нее, и столько страха за нее было в этом взгляде. Кэтрин бросилась к нему. Доминик гладил ее по волосам, прижимая к себе.
– Доминик, – шептала она, глядя на него так, будто он вытащил ее из самой преисподней, – я не думала, что ты меня услышишь.
Доминик поцеловал ее в лоб и шепотом спросил:
– Они ничего с тобой не сделали?
– Нет, – шепнула она в ответ. – Слава Богу, ты пришел вовремя.
В горле запершило, на глаза навернулись слезы, голос сорвался.
– Я нашел коня. Я как раз вел его в табор, когда услышал, как ты кричишь.
Картина происходившего встала перед его глазами: девушка, мечущаяся под толстым боровом, разорванная блуза, ее молочно-белая грудь в грязных лапах француза.
Кэтрин дрожала. Доминик приподнял ее подбородок и увидел, что она плачет. Впервые он видел ее слезы. У него сжалось сердце.
– Ладно, ладно, – заговорил он успокаивающе, – все хорошо. Я с тобой. Никто тебя не обидит – никто, пока я жив. – Доминик сам удивился тому, насколько искренними были его слова.
Кэтрин только сильнее прижалась к нему.
– Почему так? Я не сделала никому ничего плохого. Почему меня так? За что? Я ничего не сделала. Меня все любили. А сейчас… – Кэтрин всхлипнула. – Я больше не могу! Больше не могу…
Доминик покачивал ее, как маленького ребенка, гладил шелковистые пряди.
– Страх – постоянный спутник цыган, – сказал он чуть хрипловатым от волнения голосом. – Они никогда не чувствуют себя в безопасности, где бы ни находились. – Он провел пальцем по ее щеке, отер слезы. – Но ты скоро вернешься домой, в Англию, туда, где тебе хорошо.
– Да, – повторила она, – туда, где мне хорошо. Кэтрин повторяла его слова, но, странно, сейчас они ее не радовали. Неужели причина в том, что ей не хочется расставаться с ним? Будет ли она тосковать по нему?
«Будет ли она тосковать по мне? – думал Доминик. – Вспомнит ли обо мне?».
Кэтрин вытерла слезы.
– Прости. Я больше не буду плакать.
– Ничего, каджори, женщинам положено плакать.
Кэтрин робко улыбнулась и глубоко вздохнула.
– Давно уже я поняла, что плакать – только понапрасну тратить время. В цыганском таборе мои слезы мало что стоят.
Он хотел поспорить, сказать, что в цыганском мире немало и другого, хорошего и светлого, от чего женщине не хочется плакать: красоты, веселья, любимых людей, друзей, – но вместо этого сказал только:
– Пора возвращаться. Эти два негодяя скоро очнутся. Я не думаю, что они сунутся в табор, но они могут поднять смуту в деревне. Мы должны рассказать остальным, что произошло. Нужно уезжать отсюда как можно быстрее.
Кэтрин удивленно посмотрела на него, хотела спросить «Почему?», но не успела. Со стороны табора послышались шум и крики.
– Господи, что случилось? – испуганно прошептала она.
– Пошли. Сейчас не до вопросов.
Кэтрин и Доминик побежали. Тревожное ржание лошадей, рассерженные крики цыган, грохот падающих на землю предметов, треск досок, крики французов, пальба и дым – происходило нечто страшное!
Когда Кэтрин и Доминик примчались в табор, французы уже покинули его, оставив после себя перевернутые повозки, вспоротые мешки с мукой, испорченную утварь и слезы.
– Господи, – прошептала Кэтрин, в ужасе глядя на то, что устроили такие мирные с виду деревенские жители.
Маленькие дети прятались под повозками, собаки, поджав хвосты, жалобно скулили. Один из вагончиков лежал на боку в костре, с обуглившимися почерневшими стенами. На нем большими красными буквами по-французски было выведено: МЕСТО НЕ ДЛЯ КОЧЕВНИКОВ – ЦЫГАНЕ, УБИРАЙТЕСЬ ПРОЧЬ!
Доминик сразу направился к старому Джозефу. Цыган стоял поникший, с потухшим взглядом и, казалось, постарел за эти минуты лет па десять.
– Кто-нибудь пострадал? – спросил Доминик.
– Ставо пытался остановить их. За это и поплатился разбитым носом и сломанным ребром. Остальные были мудрее. Лучше не сопротивляться.
– Как Медела и ребенок? – спросил Доминик.
– Они остались в палатке. К счастью, деревенские только повозки переворачивали. Вот Италу скрипку сломали.
Доминик взглянул на седого цыгана. Прижимая к груди расколотую на две половины скрипку, он плакал над ней, как нал погибшим ребенком, гладил повисшие струны морщинистыми руками.
– Как это случилось? – спросила Кэтрин, подходя к Доминику. – Кто мог сделать такое?
И тут, словно очнувшись, Джозеф обернулся к девушке. Глаза его, мгновение тому назад пустые и непроницаемые, зажглись гневом.
– Ты! – закричал он. – Ты наслала на нас эту беду!
– Я? – Кэтрин отступила, но Доминик удержал ее. – Что я сделала?
– Ты ведь не станешь отрицать, что просила деревенских тебя вызволить? Что цыгане держат тебя как пленницу?
Доминик повернулся, и в глазах его больше не было нежности, одна ярость.
– Ты снова пыталась убежать? Поэтому ты оказалась в лесу с теми?
Кэтрин облизнула пересохшие губы,
– Я… – сбивчиво заговорила она. – Это не так. Я сказала им, что то, что они слышали в деревне, – неправда. Что я здесь по собственной воле. Я не хотела идти с ними, но они меня заставили. – Кэтрин с мольбой посмотрела на него. – Ты должен поверить мне, Доминик, я не хотела никому вреда. Я просто не знала…
И он не знал: не знал, верить ей или нет; но, Боже, как хотелось ему, чтобы слова Кэтрин были правдой. В одном был он уверен: Кэтрин действительно было жаль цыган. Он видел страдание в ее глазах.
– Но ты говорила с деревенскими? – Доминик должен был выяснить правду. – Ты сказала им, что хочешь уйти?
– Это было раньше. До того, как я поверила, что ты привезешь меня домой.
– Надеюсь, ты не настолько глуп, чтобы ей поверить, – сказала Яна, раздраженно поводя плечами, по которым рассыпались ее буйные, отливавшие синевой, красивые волосы. – Гаджио приносит нам несчастье. Если Доминик не может держать ее в узде, пусть отпустит на все четыре стороны!
– Яна правильно говорит, – подхватил Вацлав. – Мы верили, что в тебе достаточно мужского, чтобы научить девку послушанию, но мы ошиблись. Возьми плетку, образумь ее, Домини. Докажи, что ты мужчина.
Вацлав читал мораль своему более удачливому сопернику. Яна светилась от радости. Наконец все увидят позор пришлой девки, отнявшей у нее любовника.
– Он прав, – сказал Джозеф. – Здесь у нас мужчины должны отвечать за безопасность всех остальных. Или ты один из нас, сынок, или нет. Так будешь ты смотреть за своей женщиной?
