На все про все ушел весь день. Командир яхты Владимир Шерстнев пытался отложить плавание до утра, дескать, солнце садится, а как стемнеет — куда идти? Но Шибалин настоял на немедленном отплытии:
— Каждая минута на счету, а тебе все равно двое суток потребуется.
По согласованию с капитаном «Армении», на яхту погрузили тонны две разных круп и еще полторы тонны всякой мелочи — ящики с консервами, шоколад, муку, и для себя продукты и воду на неделю. С пресной водой на судне тоже была плоховато, но по мнению Плаушевского, дня три-четыре можно перекантоваться за счет опреснения морской. Да и у медиков был небольшой запас дистиллята.
Экипаж состоял из трех человек — капитана-яхтсмена Шерстнева, его помощника бывшего пограничника Алексея Евдокимова и радиста, державшего постоянную связь с «Арменией» и базой. Яхта выбралась из устья реки в море, когда солнце наполовину ушло за горизонт. Заданный топографом азимут указывал на сушу, потому Шерстнев повел яхту вдоль берега, взяв мористее, чтобы в темноте не выскочить на мель. Море, после утреннего шторма слегка успокоилось, но все равно волны для речного суденышка были великоваты. Тем не менее, яхта упорно огибала материк, периодически связываясь с судном.
На рассвете штурман «Армении» попросил уточнить азимут и склонение нижней кромки солнца, и через некоторое время уточнил курс, сообщив, что яхта и лайнер сблизились почти на шестьсот километров. Во второй половине дня с «Армении» увидели землю. До базы по прямой оставалось чуть менее полутора тысяч километров. Судно легло на новый курс, обходя материк, взяв направление на яхту.
На базе постоянно мониторили местоположение судна, но пока оно оставалось за пределами карты береговой линии, составленной Кузнецовым по результатам аэрофотосъемки. Когда пришло сообщение, что «Армения» достигла берега и изменила курс, она по прежнему находилась на «белом листе», ибо Филатов дальше радиуса в тысячу километров не забирался. Тем не менее, самолет начали готовить к вылету. Штабные, вместе с летунами определили примерное местоположение судна, в момент встречи с яхтой, наметили две промежуточные точки — «аэродромы» подскока, с которых Филатов может начать свой поиск. К сожалению, в глубине материка не было полноводных рек, где мог бы сесть гидросамолет, поэтому маршрут тяготел к морскому берегу и добавлял лишних триста километров. Теоретически обе точки попадали в радиус действия портала, если двигать его из средневековья. Этим должен был заняться Саня, как самый опытный «портальщик», но Саня сомневался, что сможет открыть портал в заведомо неизвестном месте.
— Да как так? — недоумевал Шибалин. — Есть направление, есть точное расстояние…
— Валерий Петрович, — подтвердил Серега, — Истинная правда, пока сам эти порталы не освоил, тоже не мог понять. А тут не цифры и направления влияют, а ориентиры. Ведь идеальным оператором порталов может стать любой художник, точнее, человек с отличной зрительной памятью: увидел, запомнил, воспроизвел в воображении — там окно и открылось.
— Хорошо, согласился Шибалин, — Но я же сам видел, как вы к незнакомым местам по рекам и дорогам прыгали.
— В том то и дело, что по ориентирам: открыл портал, осмотрелся, определился по карте, нашел следующую видимую промежуточную точку в нужном направлении и «подвинул» окно к ней.
— А здесь напрямую нет ни дорог, ни рек, ни лесов. — добавил Саня. — Если только по береговой линии, но это будет вдвое дальше и все равно нужно потом на сушу возвращаться. Аэродромы подскока километрах в ста от берега.
— Сань, а знаешь… — задумался Серега. — Зеркало у нас всегда смотрит в одну сторону. То есть, в Торжке у окна можно поставить теодолит, выставленный на нужный азимут. Открыл портал, посмотрел — куда визир указывает, туда и прыгай. Пустыня тут более ли менее ровная, горизонт далеко, «прыжки» длинные получатся.
— Можно попробовать, — согласился Саня. — Только все равно Филатов должен на точках установить некий ориентир. Что-нибудь эдакое, чтоб издалека было видно.
— Флагшток с флагом подойдет? — спросил Шибалин.
— Вполне.
— Ну так, действуйте. Лейтенант Филатов, все слышал? Бери пару тройку красноармейцев, шесты размером с салон самолета штук несколько и приступай. На точках флагштоки сделаете и красное полотнище повыше повесите.
— Слушаюсь. Я с собой еще бензин в бочках захвачу. На всякий случай.
Ближе к вечеру Саня нашел второй аэродром, хотя первый так и не обнаружил, открыл портал у флагштока на берегу местной реки. Красноармейцы выкатили две трофейных полуторки, груженых бочками с бензином для самолета. Филатова не было, он еще днем, установив ориентир, улетел обратно. Оставив машины на точке, шофера вернулись в средневековье, а оттуда вся компания попала домой — в силур.
Глубоко за полночь произошла долгожданная встреча, яхта и госпитальное судно заметили огни друг друга. Судно застопорило ход и спустило якоря, яхта крутилась рядом. Груз на яхте был невелик, поэтому его сразу же перебросили на «Армению», остальные же дела отложили на утро — сначала нужно сориентироваться, дождаться самолета, оценить расстояние до аэродрома подскока, а потом принимать решение — как эвакуировать людей.
Утром с базы сообщили, что самолет вылетел, но с учетом расстояния и промежуточной посадки с дозаправкой, у судна он сможет появиться лишь после полудня. Одновременно на аэродроме подскока начали накапливать грузовики с продуктами, палатками, одеялами. Пока ждали самолет, Кузнецов и штурман «Армении» снова уточнили взаимное расположение. Расстояние получалось примерно 200–250 километров.
Плаушевский предложил начать эвакуацию людей на берег, но Шибалин попросил повременить:
— Там должна быть река, гидросамолет на воду садился. Лагерь лучше на берегу ставить, чтобы не было проблем с пресной водой. Мы ж вас не за один день забрать сможем, и даже не за одну неделю. Но где это устье находится — пока не знаем. Вот прилетит Филатов, осмотрится, вас найдет, устье увидит, а как только место для лагеря определится, так вы своим ходом к нему поближе и подгребете.
Торжок, начало ноября 1237 года (грудень 6746 год)
В первых числах ноября к Афанасьеву прибыло рязанское посольство от Юрия Игоревича, возглавляемое боярином Матвеем Андреевичем. Они привезли с собой дары в виде мехов, золотой и серебряной посуды, кубков, украшенных сапфирами и рубинами. Арсений Николаевич в ответ тоже отдарился посудой, но уже стеклянной — под хрусталь, зажигалки от Гельмута Штаудера и другой мелочевкой. Вообще из-за даров для Афанасьева у русских посольств возникало много неудобств: привычное для таких случаев воинское снаряжение, оружие и доспехи не годились, поскольку с одной стороны афанасьевцы воевали со своим оружием, которое в принципе невозможно было где-либо достать или изготовить. С другой, на промзоне Торжка изготавливали мечи, наконечники копий, рогатин и стрел, броню — на порядок легче и прочнее, чем поделки местных умельцев. Ткани? Любое сукно, даже голландское, по сравнению с тем, что торгуют в Торжке — будет выглядеть насмешкой над князем. Дарить табуны? Опять-таки у Афанасьева были и орловские рысаки, и першероны-тяжеловозы. Скот? Так по всей Руси невозможно найти таких высокоудойных коров, тонкорунных овец и даже кур-гусей, чуть не вдвое превышавших местную живность. Разумеется, элитное поголовье пока было очень крохотным — несколько десятков голов, но так под зиму много и не нужно, а на развод — хватит. Чем же тогда одаривать князя, особенно если едешь с просьбами о помощи? Единственное, что Афанасьев покупал — художественные поделки из серебра и золота с камнями самоцветными. Да еще меха. Этим выбор гостей и ограничивался. Однако, в данном случае князья с восточных рубежей понимали — для полноценной военной помощи маловато будет. Потому одной из задач своему посольству Олег Игоревич поставил узнать — чем можно склонить новоявленного князя на свою сторону? Что посулить, что предложить, но при этом некую грань не переступить, дабы не потерять свободу.
Со слов рязанцев, монголы летом подошли к реке Воронеж и встали у границ Рязанской и Черниговской земель. Теоретически, Субудай пытался по своему решить вопрос о форме мирного сосуществования Руси с империей Чингисхана. Однако китайское мировосприятие, заимствованное монголами, исключало равноправие между «Поднебесной» и окраинами, а признание какой-либо зависимости было трудно принять свободолюбивым русским князьям. Да и требования монголы выкатили непомерные.
— Присла на Резань к великому князю Юрию Ингоревичу Резанскому послы татаровы бездельны, чванливы, просяще десятины во всем: во князех и во всяких людех, и во всякой рухляди, и во всем прочем — жаловался Арсению Николаевичу рязанский посол Матвей Андреевич.
