выходил с денежками со склада.
— Здравствуйте, Александр Христофорович, как отдыхается? — спросил я вежливо и спрятал ассигнации в карман.
— Я хотел тебе вот что сказать, — взял он меня под локоть и повёл в сторону. — Ты, бесспорно, парень лихой и себе на уме, но прошу — подумай в следующий раз кто тебе враг, а кто друг. Разве я чем-то тебя обделил или обидел?
— Не люблю, когда меня ограничивают, — подумав, сказал я.
— У меня и в мыслях не было этого делать.
— Полноте, Александр Христофорович, мы ведь оба знаем, к чему всë это приведёт. Вас же не с ложечки меня кормить приставили, а выполнять боевую задачу. У вас свой интерес, а у меня — свой.
— И в чëм же твой интерес? — проникновенно спросил Христ.
Я мягко высвободил руку и остановился.
— Этого я вам не скажу, но в знак дружеского жеста раскрою, какие у меня цели в Бастионе: заработать как можно больше денег и в кратчайшие сроки взять сто процентилей, — я понимал, что если доведу Бенкендорфа до белого каления, то только выстрелю сам себе в ногу.
Я в состоянии «победить» и переиграть его, но что толку? Адекватного агента заменят каким-нибудь закостенелым прагматиком-исполнителем, который и слушать меня не станет. Можно дать Христу сохранить лицо перед начальством и поддерживать какой-никакой дружеский контакт.
Вопрос: почему я не лобзаюсь с Тайной канцелярией в дëсны? Ответ прост: в прошлой жизни это ничем хорошим не заканчивалось. Иллюзия свободы, что давали мне государства, на которые я работал, всегда превращалась в фарс.
Цель любой спецслужбы из сильного мага получить послушного и покладистого пëсика. Никому не нужны независимые могущественные личности.
Поэтому, если ты слабее такого «союзника» хоть на йоту, если доверишь ему свои секреты — жди беды. Тобой нещадно вытрут ноги и будут манипулировать до конца жизни. И тогда бывший друг превратится в заклятого друга. Мне часто приходилось менять резиденции, увы. В конце концов, мои преследователи просто состарились и умерли, а я вздохнул свободно.
В общем, это слишком тонкая игра и я пока не готов в неë лезть с головой, но вот стричь со шпиков шерсть или просто меняться услугами — это, пожалуйста.
— Благодарю за откровенность, — кивнул Бенкендорф. — Полагаю, бегать за тобой бесполезно, так что предложу помощь со своей стороны — к тебе вечером заглянет мой человек.
— Надеюсь, не для того, чтобы усыпить и вывезти отсюда?
— Шутить изволите, Артëм Борисович, нет, он занесëт вам небольшой презент, но впредь, если не затруднит — предупреждайте хотя бы о самых опасных вылазках, чтобы мы смогли среагировать.
— Хорошо, без проблем, это всë?
— Честь имею, — взявшись за кончик шляпы, попрощался Бенкендорф, сегодня он явно хотел насладиться прелестями гражданской жизни.
Мы разошлись, и я вспомнил о Софи. Чего в Бастионе не хватало, так это женского тепла. И хоть в Громовце я не сказать чтобы часто навещал свою подругу, но я знал: чуть что — могу к ней зайти.
— О чëм задумался? — спросил меня Ломоносов, когда возвращались домой.
— О женщинах, Ваня, о женщинах.
— Хм, вот чего-чего, а подобного не ожидал от тебя услышать, — засмеялся Иван.
— У всех свои слабости: у кого-то вино, у других табак или азартные игры, а у меня — самое пагубное и вредное для здоровья.
Через секунду мы заржали как кони, да так, что на нас оглядываться начали.
— Эх, ну ладно, — вытирая слëзы, сказал я, — не бери в голову. Что скажешь в целом по этим ребятам? — он понял, что я имею в виду конопатчиков.
— Пока рано делать выводы, но думаю, мы сработаемся. С одним как раз сегодня договорились пересечься вечером, пригласил познакомиться с остальной компанией.
— Отлично, — всё же Ломоносов спас их шкуры своими барьерами, значит, не зря страдал. — Найди там самого продажного или проблемного, возможно, закредитованного, чтоб в долгах как в шелках был, понял? На нём и сосредоточься.
— Заставляешь меня копаться в… — сказал он с отвращением и так и не подобрал подходящего слова — духу не хватило обозвать носителя сана. Всё же они в некотором роде все братья.
— Ну, я же не обещал, что всё будет легко, помнишь? Это очень нам нужно и поручить могу только тебе.
— Сделаем, чего уж там, всё равно здесь бесполезен…
— Эй, а ну хватит — сегодня ты спас пять жизней, это тебе не хрен собачий.
— Четыре, — поправил он меня.
— Нет, Ваня — пять. Последний помер по своей неосторожности. Из купола он вышел живым, всё прекращай, — я хлопнул его по плечу и подозвал к себе одного из важных мальчуганов, расхаживавших в поисках клиентов на «принеси-подай». — Погоди, я сейчас, — мы отошли от Ломоносова к ближайшему месту, где можно было присесть.
Стоило заикнуться о записке, как юный коммерсант, к моему удивлению, вытащил из поясного подсумка нужную канцелярию.
— С вас рупь пятьдесят.
— Ну, ты орёл, конечно, — за обычную записку дороговато так-то.
В Громовце пацанва брала копеек десять не больше, но тут цены на всё на порядок выше, так что я не роптал. За удобства надо платить.
Я написал несколько строк и, свернув жёлтый лист бумаги в квадратик, объяснил, куда его доставить.
— Знаешь маршрут?
— Пфф, дядь, занимайся своими делами, а я всё сделаю — комар носа не подточит.
— Лети давай, комар, — я, улыбаясь, покачал головой.
Наглые дети стали до жути, я в их возрасте пикнуть лишний раз не смел — прилетала батина затрещина, а если бил дед… Лучше не вспоминать.
С Ломоносовым мы отобедали и разошлись — он не мог долго сидеть дома, а мне в самый раз. Я сходил в баньку, хорошенько отхлестался берёзовым веничком, смыл с себя всю грязь и потом гонял чаи за книжкой, одолженной у трактирщика. Так, ерунда всякая: местный фольклор.
В дверь постучались. На пороге стоял посыльный «комар» и протянул мне ответку, нетерпеливо потопывая ногой. Он был весь в пыли и уставший. Прочитанное вызвало у меня улыбку, и я протянул ему пять рублей.
— Молодец, держи на чай.
— Ух ты, дядь, благодарствую.
— Не дядь, а барон Артём Борисович Барятинский, — поправил я его.
— Ой… — он прижал
