Возьмем канал мочевого пузыря. «Частое мочеиспускание с малым количеством мочи, отечность половых органов, геморрой — жди выборов в президиум».
Или: «То запоры, то поносы, тошнота со рвотою и без оной — к вам неравнодушна секретарша». «Озноб, насморк, сыпь, зуд, горечь во рту — смена руководства». «Метеоризм — повышение заработной платы». Так постепенно от пластов общественного сознания мы подведем пациентов к дао любви. «Боязнь высоты, утомляемость, депрессия — смените любовную позу». Придет угрюмый, уставший от грамот и почета, отяжеленный думой о сокращении штатов, а мы ему — сто сексуальных анекдотов. В кафе официантки, естественно, в трусиках. Во-он, одна сидит, просится на работу. И таких уже десятки. Будет конкурс.
Вовик показал на «Капризную».
— Мне нужны звезды стриптиза, а не коровы. Хватит пуризма. Не надо идти в водолечебницу КГБ, к нам надежнее. Вот, скажем, как лечить близорукость? Черника, голубика. А у нас? «Поставьте обнаженную натуру, жену, любовницу у окна в лучах заходящего солнца на расстоянии трех метров и обозревайте ее без очков десять минут поочередно одним глазом, потом вторым». Или как лечить грыжу? Пить молоко? Ерунда. «Два половых акта при полной иллюминации». «От варикозного расширения вен — акт при включенном телевизоре». Каждый выходит из духовного тупика по-своему... Не делай меня счастливым против моего желания. В нашем центре культ желаний. Обнаженному телу — это мое открытие — не нужна национальность. Человек из «Памяти» кричит: «Евреи контролируют средства массовой информации, уничтожают национальное сознание». Вздор чистой воды. У любой нации одно сознание: выпустить либидо, скорее раздеть женщину. Мы воспитаем у членов нашего Центра аллергию к общественной жизни, апатию к словам «революция», «экстремизм». Мир болен... давно. Работай, учись и живи для полового акта, советской страны пионер! Пролетарии всех стран — влюбляйтесь! — на восторженном мелком лице Вовика промелькнул петушиный апломб. — Будет культура чувств без насилия.
— Идея мне кажется абсурдной.
Любомиру надо было что-то ответить.
— Идея полезная, она снимает вопросы. Бывает, легкоатлеты бегут к финишу спиною. Абсурд? Нелепость? Но ведь и это человеку интересно.
— Все. Убедил. Сдаюсь. Планы грандиозные.
— Работа адовая, но уже делается. Понаблюдай за собой. Всегда ли ты проживаешь день по воле чувств?
— Не всегда.
— Отрекись от мишуры, от ненужного. Найди объект вожделения и познавай дао любви. И ты будешь всегда прав.
Наконец сексуальный соловей допел свою песню до конца. Приятной внешности девушка с модной прической (выстриженными волосами над затылком и возле ушей) принесла какую-то бумагу шефу на подпись.
— Вольдемар, у меня к тебе исключительная просьба, — перешел к сути Любомир. — Я по доброте своей и чести журналиста пообещал одному просителю вмешаться в его тяжбу с ректором института.
— Какого института? — насторожился Вовик, с трудом включаясь в разговор.
— Экономики.
— А-а, смерд ты окаянный, опять за свое. Ты ведь уже приходил ко мне по этому делу. Зарапортовался, позабыл, что ли? — с легким укором ответил Лапша.
— Да, помню. Суть в другом. Я не окончательный подонок. Еще перед самим собою несу ответственность за данное слово. Новая квартира, мебель, проблемы с сыном. Закрутка.
— На хрена тебе заниматься самобичеванием? Подумаешь, дал слово, взял слово. Время диктует поведение. Он что, этот твой тугодум, не понимает, что партия катится к нулевому рейтингу?
— Он защищает свою честь.
— Ложными идеалами не защитить.
— Я с тобой согласен. Выслушай. Время идет, я ничего не сделал, кроме того, что кое-что проверил и собрал материал. Он действительно любопытен. Тут у меня вдобавок наклевывается двухнедельная поездка в составе делегации в Аргентину. Я физически не успеваю, да и охладеваю к теме, знаешь ведь, иногда перегораешь и не идет. Из-под твоей талантливой руки вышел бы хлесткий фельетон для «Вожыка». С редактором я переговорю, беру на себя, обещаю, дадут вне очереди. Выручай. Я в долгу не останусь, ты ведь знаешь.
— Пожалей ты меня, прошу. Я год ничего не писал. Кому нужны и кто читает эти фельетоны? Мани, мани, мани, как их делать — вот стимул жизни. А для чего ты живешь и для кого ты живешь — тьфу, никому нет дела, — сказал, не дослушав, Вовик.
Любомир прирос к стулу.
— Там есть проблески сексуальной темы?
— Нет. Гражданский пафос. Неблаговидная роль парткома, горкома, ЦК... невидимая власть партократии и администрации...
— При слове «партия» у меня почечная колика. Не могу насиловать свои желания и волю.
— Надо, друг, надо.
— Железный Феликс. Если меня нитратами не отравили, так ты добьешь своей просьбой. Да только я склонюсь над столом с ручкою — чревато инсультом. У меня любовь. Юная бестия полонила сердце, как Афродита Зевса.
— И Зевс отдыхал после любовных утех. Все, что тебе надо, сделаю.
— Ладно. Считай, что «смертельный приговор» подписал. Из Южной Америки привезешь видеокассет, хорошо бы один-два порнофильма. Не откажусь от магнитофона «Шарп».
— По рукам.
— И еще. Это для тебя пустяк. Мне в центр нужна тачка. Я откопал одного ветерана, поставили его в очередь при райисполкоме на получение «Жигулей». Надо подтолкнуть дело. Курирует распределение автомашин зампредсовмина.
— Знаю. Фамилия ветерана? Он инвалид?
— Надо будет, сделаем инвалидом. Карась Юлий Александрович.
— Исполком?
— Фрунзенский.
— Заметано. Еще до отъезда в Аргентину я побываю там. Сделай фельетон к моему возвращению.
— Убийца. Дай хоть запастись витаминами. Как у тебя хватает сил десять лет переставлять одни и те же слова из одного отчета в другой? Ты в своем роде гений. Не забудь, ради бога, за славою, путешествиями, деньгами, любовницами мою жизненно необходимую просьбу. Это важно, как ближневосточная нефть Америке. Карась Ю. А.
— Я записал. Мне приятно, старик, что ты верен старой дружбе.
— Человеческие отношения не должны девальвироваться от девальвации любой власти. Разочаруешься в своей галиматье, приходи в мой Центр. Кстати, появились первые смельчаки из рабочих, которые, не боясь преследований, добровольно выходят из партии. Возьми интервью у нашего молодого активиста. Не убоялся облить мавзолей вождя на Красной площади чернилами.
— Милый мой, таких случаев в течение года пять, семь. Пока.
— Счастливого пути.
— Спасибо. Я тебе завтра привезу материал.
— Я буду во второй половине дня. Пробиваем на нашей базе независимую киностудию, речь идет о миллионах. Один чудик сочинил экстравагантный оригинальный сценарий с дивным названием «Дети лесбиянки». Касса обеспечена. Жду, — и Вовик протянул Любомиру свою потную ладонь.
Как ни старался Любомир «увильнуть» незамеченным, а все же столкнулся с «Капризной». Она наконец-то переболела им и не проявила особого восторга.
— Привет.
— Салют.
— Ты похорошела.
— Это искренне? — удивилась она.
— Искренне.
— Да. Мне все это говорят. Ты знаком с шефом?
— В некоторой степени.
— По-моему, клевый мужик. Башка варит. Мне его задумки по душе. Он так легко и убедительно умеет уговаривать. Я согласилась сняться в стиле «ню» для их настенного календаря. Фотограф, милая мордашка, ошизел от моей груди.
— Не сомневаюсь.
— Ты искренен?
— Абсолютно.
— Я тебя видела с женщиной в кафетерии. По глазам вижу, тебя она не волнует. Скажи правду.
— У тебя зоркий глаз.
— Обещай мне, что ты не расскажешь шефу о том, что периодически возникало между нами. Все мужчины — эгоисты.
— Обещаю.
— Искренне?
— Да что с тобой? Все «искренне», «искренне»...
— Не знаю. Какое-то жуткое состояние неверия. Ты считаешь, что у меня жизнь не удалась?
— Ну, ты уже комплексуешь. Чего ради в тридцать пять подводить итоги?
— Женщине трудно самой делать жизнь. Рано или поздно она должна попасть в зависимость. Я себя не терзаю сомнениями. Манит блаженство полнокровного существования.
— Похвально.
— Я подарю тебе свой календарь. Надеюсь, ты не приклеишь его в туалете?
— Не приклею.
— Искренне?
— Да.
— Ладно. Не буду дарить. А то еще твоя мымра скандал устроит. Пока. Я в метро.
— Пока.
Она впервые не подставила кокетливо щеку для поцелуя, а подала руку. Минут десять Любомир ждал Фомича, который по обыкновению отлучился «на миг». Думал о Вовике: «Неужели он опьянел от предоставленной свободы мыслей и действий? Как все обернулось по-глупому. Еще два года назад считал его жертвой судьбы, неудачником. А теперь он таковым считает меня. Отец без колебаний назвал бы Вовика новоявленным певцом пороков; дьяво- лиада под венцом добродетели. Это отец, а я? Если бы пришлось озаглавить статью об идеях и центре Лапши, без желания угодить левым и правым, атеистам и верующим, очевидно, назвал бы осторожно «Раскрепощение человеческого «я»». Ах, это многоликое человеческое «я»!
