«Я и только я поставлю его на место, сбив спесь и самоуверенность». Злобин был больше чем уверен, что эта встреча один на один скоро состоится.
Любомир дальше Мурманска и Симферополя не летал. А тут — через Венгрию, Италию, Алжир, остров Зеленого Мыса, бразильский Сальвадор и, наконец, полоса аэропорта Эссейна. 25 часов Его Величество Страх увеличивал количество адреналина в крови. Все смешалось в сознании: авиакатастрофы по всему свету, постоянные угоны самолетов, бомбы, террористы, ненадежность отечественного авиалайнера. Не утешало, что делегации отданы лучшие места первого класса в носовой части самолета, что вместо простого вина в экономическом классе здесь можно опрокинуть не один шкалик марочного коньяку, что отношение бортпроводницы напоминает заботливость медсестры, которой хорошо заплатили. Не радовала экзотическая пища Алжира, Санта- Мария-до-Сол, удивительный яркий мир дождя, сменяющегося солнцем, и солнца, уступающего место дождю, вечной зелени, сошедшей с картинок времен детства. Он так и не открыл блокнот. Все думал: «Вшивые конструкторы. Неужели нельзя придумать, чтобы самолет, потерпев аварию, мог спокойно сесть в океане? Глупо. По вине техники или чьей-то безответственности лечь на дно на съедение акулам? Жутко представить. Умереть и не видеть больше ее. Ранее такой концентрации страха он в себе не наблюдал. А тут еще каприз по-аргентински: в связи с ремонтом главной полосы буэнос-айресского порта самолет посадили в Монтевидео, на землю Уругвая. Через час, измученных дальностью перелета, жарою, нервозностью, количеством выпитого спиртного, их (советских пассажиров) наконец пригласили в «Боинг-707». Долетели. Перевели дух. Радушие, внимание, дружелюбие и забота встречающих несколько развеяли усталость. Ивану Митрофановичу выделили резиденцию Санта-Фе в старом здании советского посольства, там же нашлось место и для Любомира, остальных членов делегации разместили в отеле в центре города.
Уже на следующий день пошла, как говорится, программа визита при непосредственном участии посла и сотрудников посольства. Прием в муниципалите- те у местных властей: встреча с представителями компартии, краткая экскурсия по городу, из которой от обилия, своеобразия и новизны труднозапоминаемых на слух испанских слов крепко запомнилось одно — центральная магистраль Карриентас и мелодичное слово «Ла-Плата», так почему-то напоминавшее Любомиру имя полоцкой речки Полота. Не видно было, судя по шикарным витринам, броской рекламе, множеству машин самых последних марок, улыбчивым клиентам в черно-желтых такси, по количеству кафе, театров, баров, ресторанов, что страна, как просвещали их в Минске сведущие лекторы, вот уже двадцать лет переживает глубокий экономический кризис.
— Это аристократические кварталы, а как рабочий люд живет-борется? — поинтересовался тоном проверяющего секретарь ЦК.
Повезли к рабочим в район текстильщиков. И там бойкая торговля и множество торговых точек по типу «тысяча мелочей». Удивило, что короли города — пешеходы. За ярким внешним фасадом наблюдательный Любомир улавливал и суть характера аргентинцев, и традиции, и чувство собственного достоинства, которого так не хватало его землякам и в столице, и в родных Житковичах. И уж совсем приятно была удивлена делегация, когда увидела огромную рекламу советского цирка. Лицо Ивана Митрофановича озарилось естественной гордостью, когда директор программы (его старый друг) не без почтения доложил, что в программе несколько номеров белорусского цирка. Общительные аргентинцы, малоосведомленные о Республике Беларусь, и эту делегацию из Минска воспринимали как просто советскую или из России. При каждой новой встрече в мэрии, с представителями прессы и телевидения, с латифундистами приходилось уточнять понятие «Белая Русь». Роль царя с удовольствием «играл» Горностай, очень скоро сообразив, что представляет не только и не столько республику, сколько весь Союз, потому с глубокомысленным видом не забывал повторять тезы генерального секретаря о «перестройке и гласности». Неподдельное внимание было для его души бальзамом. Дома редко кто так напряженно и внимательно слушал его выступления.
«А этот третий мир не так уж и плох и вовсе не беден», — говорил он Любомиру, и тот соглашался. Любомир выкроил для себя несколько часов. Сносно владея испанским, он без помощи любезного корреспондента «Литера- турки» посетил розовый дворец Национального музея, кафедральный собор на площади Июня, проехал на метро, обменяв один аустраль на фишку. Устал щелкать своим «Зенитом», вспомнил, что слайдовая пленка на исходе, а он так сам себя на площади Конгресса и не запечатлел. Не рискнул попросить сделать это первого встречного, использовал последний кадр на дворец Кабильда. Предпоследний день был посвящен знакомству с местным сельским хозяйством — это километрах в шестидесяти от столицы. Крестьянский труд всюду тяжел, он так считал всегда. Нелегок он и в Аргентине. Он без особого восторга рассчитывал, что встретит земляка-полешука, но судьба не благоприятствовала такой встрече. Не было его среди фуэгинов, пуэльге, патагонцев, правда, назвался один поляком, скупо припомнил свое далекое прошлое. Расхожие беды, о которых они уже были наслышаны: высокие кредитные ставки, неслыханная инфляция, и конечно, постоянный дамоклов меч — угроза банкротства. Иван Митрофанович толкнул в бок Любомира:
— У нас колхозник менее богат, но более защищен.
«От этого самого богатства и защищен», — подумал Любомир.
Удивило, что фермеры запрягают в свои кибитки породистых лошадей попарно в четверки, и никто не запрягает, как славяне, тройкой. И уж совсем недоумевали члены делегации, когда им показали кладбище лошадей, которые в разные годы приносили славу и честь аргентинскому коневодству.
— По-моему, это выпендреж. Мол, коль нигде в мире нету прецедента, пусть будет у нас? — как бы советовался Иван Митрофанович с Любомиром.
Горич воздержался от комментариев, решил не заводить шефа, который уже взбодрился чудным вином из долин Мендосы и Рукумана.
В чужой стороне дни быстротечны. Ни к чему не обязывающий, беззаботный, ознакомительный, оздоровительный и познавательно-туристский визит приближался к финишу. Улыбчивые члены делегации (странно, что среди них не было ни одной женщины, — это отметили и аргентинцы) запечатлели на прощание свои улыбки на фоне водопада реки Сукия в лучах удивительно яркой радуги. Осталась последняя, завершающая визит пресс-конференция в редакции кардабской газеты «Ла Вос дэль интерьер».
Кардаба — второй после Буэнос-Айреса город, но по представлениям гостей, все же Минск после Москвы — провинция. На дежурные вопросы каждый отвечал спокойно и с достоинством — это успокаивало Ивана Митрофановича. Расспрашивали об аварии на Чернобыльской АЭС, о последствиях для пострадавших районов. Горностай владел нужной, а для несведущего человека и обширной информацией. Отвечал, словно орешки щелкал. Но вот прозвучал никак не ожидаемый в этой аудитории вопрос рыжего журналиста:
— Как относится руководство коммунистической партии к неформальному объединению «Народный фронт» и к его лидерам?
«Не иначе, агентура ЦРУ», — зло подумал Иван Митрофанович и по- отцовски положил свою руку Любомиру на плечо, мол, давай отвечай, держи марку:
— Представитель творческой интеллигенции ответит на этот вопрос.
Любомира трудно было застать врасплох, хоть он и не был готов к такому
вопросу. Откуда в Аргентине, в какой-то газете, могут знать о Народном фронте, если в самой республике о нем знают немногие.
— Пока движение неформалов так называемого Народного фронта не стало массовым, по-настоящему народным движением. И общество, и партия относятся ко всем демократическим движениям, в том числе и к Народному фронту, положительно. Идет процесс активной политизации народных масс, чего нам не хватало все предыдущие годы, особенно в последнее время до перестройки. Это положительное явление. В целом многое в этом движении отвечает духу времени и новому мышлению.
Рыжий корреспондент не рискнул уточнять детали, которых, скорее всего, он и не знал.
В таком же контексте прозвучали и два последних вопроса:
— Правда ли, что прибалтийские земли оккупированы Советами? И как вы относитесь к интеллигенции, которая покинула страну в годы застоя?
На первый вопрос недовольный Горностай отвечал сам, а на второй — предоставил слово заместителю председателя Верховного Совета. В целом Иван Митрофанович был доволен ходом пресс-конференции, если бы только не этот ляпсус Любомира.
— Ну, брат, не ожидал я от тебя такого пассажа. Это где же ты слышал, читал о том, что партия и ее руководство открыто заявили о своей поддержке неформалов и так называемого «Народного фронта»? Недобитый полицай, сын его националист, небось, агент ЦРУ, задает тебе провокационный вопрос, а ты и расклеился идеологически, расплылся, как мазут по воде. Националисты, деструктивные силы, радикалы не могут быть нашими соратниками. Что скажут в центре, в Москве? Что мы лояльны и способствуем сепаратизму и антикоммунизму? Так выходит? Неужели ты не читал пасквили, листки Народного фронта? Ложь, грязь на партию, на народ, на светлые идеалы. У себя дома, там... мы можем позволить некоторый либерализм, но представляя партию на международной арене, следует быть ой каким осмотрительным. Мы в единой связке. Взвешивай все, думай, прежде чем говорить.
